новость, которая меня очень обрадовала, а именно, что М.Э. Мещерская выходит замуж за Демидова, сына M-me Карамзин. — Дай Бог ей всякого счастия, — я это ей желаю от всего сердца; она заслуживает это…»

Но пожелания не сбылось. Мария Элимовна скончалась 26 июня 1868 г. после родов. Об этом написала великому князю Владимиру Петровичу Мещерскому свекровь Марьи Элимовны: «Несколько часов после родов все шло отлично, как вдруг сделался прилив крови к мозжечку, и доктора прибежавшие могли только быть поражены ужасною силою припадка, не уступавшего никаким средствам. Бедная больная страдала ужасно, и когда тетушка моя Аврора Карловна подошла к ней, она сперва ее не узнала, а потом сказала: “Аh, je sens que je deviens folle” (“Ах, я чувствую, что схожу с ума”). Это были почти последние слова ее; потом настало усыпление и все кончалось понемногу. Муж был в исступленье, но теперь под влиянием горя смирился и немного рассеивается. Долго и весело два часа после родов любовалась М. Э. своим ребенком! — Бедный ребенок, как жалка судьба его!..» 21 января 1869 г. великой князь сделал запись о разговоре с А.В. Жуковской, «с которой больше всего вспоминали про милое прошедшее время и, конечно, про бедную М. Э., о которой вспоминать мне всегда тяжело, а в особенности после несчастной ее кончины, подробности которой ужасно грустны».

В память жены князь Демидов основал в Париже большую Мариинскую рукодельную мастерскую — приют, где от 300 до 400 бедных парижанок находили ежедневную работу, обеспечивающую им средства к существованию.

Князь Мещерский ни словом не обмолвился в мемуарах об этой истории. Он пишет только: «В начале лета решено было, что великий князь поедет в Копенгаген на десять дней. Он сел на “Штандарт” и предпринял Свое путешествие… Состояние духа Его было светлое и ясное… Перед глазами не побледнела картина умиравшего брата, соединившего в последнюю минуту сознании руку своего любимого брата с полюбленною Им невестою, и, следовательно, что кроме желания вернуться из Дании женихом принцессы Дагмары могло сопутствовать Его в этой поездке, тем паче, что желание это разделяли и Государь, и Императрица, и все русские сердца…

Вскоре по приезде в Копенгаген, прибыло в Петербург известие о помолвке Цесаревича, и затем Он вернулся в Петербург женихом… Приезд Его невесты был назначен к концу осени, а бракосочетание в конце осени.

Я застал жениха в его маленьком доме в Александрии, в светлом, но с оттенком нового настроения духе. Это новое было как бы предвкушением счастья семейной жизни, которую Он считал лучшим счастьем и благом в жизни… “Я так рад, — говорил Он просто и правдиво, — что перестану чувствовать себя скитальцем и найду пристань и дом свой”, и мне показалось тогда, что, действительно, в свидетельство правды Его слов, что-то совсем спокойное и серьезное вошло в Его душевную жизнь…»

Едва ли Александр лукавил и сознательно обманывал друга. Скорее он смог убедить себя, что, исполняя свой долг, он и в самом деле будет счастлив. В какой-то мере так оно и получилось. Брак Александра и Марии Федоровны один из самых прочных в императорской семье, выдержавший испытание временем, чего нельзя было сказать о браке его отца.

Но нам уже известно, как трудно Александру далось принять решение. В день рождения покойного брата он пишет: «Плакал, как ребенок, так сделалось грустно снова, так пусто без моего друга, которого я любил всех более на земле и которого никто на свете мне заменить не может, не только теперь, но и в будущем. С ним я разделял и радость, и веселье, ничего от него не скрывал, и уверен, что и он от меня ничего не скрывал. Такого брата и друга никто из братьев мне заменить не может, а если и заменит его кто, отчасти, то это — Мать или будущая моя жена, если это будет милая Dagmar!», и еще: «Я чувствую, что могу и даже очень полюбить милую Минни (домашнее имя принцессы. — Е. П.), тем более что она так нам дорога. Даст Бог, чтобы все устроилось, как я желаю. Решительно не знаю, что скажет на все это милая Минни; я не знаю ее чувства ко мне, и это меня очень мучает. Я уверен, что мы можем быть так счастливы вместе. Я усердно молюсь Богу, чтобы Он благословил меня и устроил мое счастье».

11 июня 1866 г. Александр пишет отцу из Дании: «Я уже собирался несколько раз говорить с нею, но все не решался, хотя и были несколько раз вдвоем. Когда мы рассматривали фотографический альбом вдвоем, мои мысли были совсем не на картинках; я только и думал, как бы приступить с моею просьбою. Наконец я решился и даже не успел всего сказать, что хотел. Минни бросилась ко мне на шею и заплакала. Я, конечно, не мог также удержаться от слез. Я ей сказал, что милый наш Никс много молится за нас и, конечно, в эту минуту радуется с нами. Слезы с меня так и текли. Я ее спросил, может ли она любить еще кого-нибудь, кроме милого Никса. Она мне отвечала, что никого, кроме его брата, и снова мы крепко обнялись. Много говорили и вспоминали о Никсе, о последних днях его жизни в Ницце и его кончине. Потом пришла королева, король и братья, все обнимали нас и поздравляли. У всех были слезы на глазах».

17 июня 1866 г. состоялась помолвка в Копенгагене. На следующий день министр внутренних дел П.А. Валуев сделал запись в дневнике: «Вчера объявлена помолвка цесаревича с принцессою Дагмарою… Меж тем великая княгиня передала мне подробности о неохоте, с которою цесаревич ехал в Копенгаген, о его любви к княжне Мещерской, о том, что он будто бы просил государя позволить ему отказаться от престола и пр. и пр.».

Спустя три месяца, 14 сентября 1866 г. Дагмар приехала в Россию. Александр II с супругой и детьми встретили ее в Кронштадте. Затем на пароходе «Александрия» они отправились в Петергоф. Пристань была убрана зеленью, украшена гербами и вензелями царственных жениха и невесты. По всему пути следования императорского кортежа стояли войска. В Кронштадте и в Петергофе корабль встречали пушечным салютом. Местное купечество во главе с городским главой поднесло принцессе на серебряном блюде хлеб-соль. Император сел на коня, дамы — в парадный экипаж. Петергофские дамы устилали путь кортежа цветами.

В Александрии кортеж остановился у Капеллы. Высочайших гостей встретил протоиерей Рождественский со святым крестом. Во второй половине дня гости уехали в