Викарий прекрасно понимал, о чем ему говорил Арнау, и пропустил его и сопровождающих.

— Они в главной синагоге, — сказал викарий, когда консул проходил мимо него.

— Я знаю, знаю.

Несмотря на то что все евреи были закрыты, их квартал напоминал муравейник. Чтобы не терять времени, Арнау шел не останавливаясь, однако он сразу заметил, что целый рой черных монахов усердно принялся инспектировать каждый еврейский дом, стремясь во что бы то ни стало найти окровавленную хостию.

У входа в синагогу Арнау натолкнулся на еще один отряд королевской охраны.

— Я пришел поговорить с Хасдаем Крескасом.

Офицер охраны попытался оказать сопротивление, но сопровождавший их помощник викария подал ему знак, и Арнау пропустили.

В ожидании Хасдая Арнау снова окинул взглядом еврейский квартал. Дома с открытыми настежь дверями представляли жалкое зрелище. Монахи врывались в жилище, а затем выходили оттуда с предметами, которые показывали другим монахам, и те, осмотрев их, отрицательно качали головой и швыряли на землю, где уже валялась целая куча предметов обихода. «Так кто же осквернитель?» — подумал Арнау.

— Досточтимый, — услышал он голос за спиной.

Арнау повернулся и увидел Хасдая. Несколько секунд он смотрел в эти глаза, наполненные слезами, и не знал, как утешить друга, который вынужден был наблюдать, как грабят его имущество. Арнау приказал солдатам отойти от них. Миссаджи подчинились, но солдаты короля продолжали стоять возле них.

— Вас что, интересуют дела Морского консульства? — спросил их Арнау. — Отойдите вместе с моими людьми. Все дела, которые я веду, представляют тайну.

Солдаты нехотя подчинились. Арнау и Хасдай посмотрели друг на друга.

— Мне бы хотелось обнять тебя, — сказал ему Арнау, когда уже никто не мог их слышать.

— Мы не должны этого делать.

— Как вы?

— Плохо, Арнау. Плохо. Нам, старикам, все равно, молодые тоже потерпят, а вот дети не ели и не пили уже несколько часов. Есть несколько новорожденных, и если у матерей закончится молоко… Мы здесь не так уж долго, но физиологические потребности… Ты понимаешь меня…

— Я могу помочь вам?

— Мы бы хотели начать переговоры, но викарий не соглашается прийти к нам. Ты прекрасно знаешь, что есть только один путь — купить нам свободу.

— О какой сумме я могу вести речь?

Взгляд Хасдая, полный неизбывной тоски, не дал ему договорить. Сколько стоила жизнь пяти тысяч евреев?

— Я доверяю тебе, Арнау. Мои соплеменники в опасности.

Арнау протянул ему руку.

— Мы доверяем тебе, — повторил Хасдай и попрощался. Арнау снова шел сквозь толпу суетящихся черных монахов. Ну что, нашли окровавленную хостию? Вещи, включая мебель, валялись на улицах еврейского квартала. Он попрощался с викарием, стоявшим у ворот, и направился в город. В тот же вечер Арнау попросил его об аудиенции. Но сколько он должен был предложить за человеческую жизнь? А за жизнь всей еврейской общины? Арнау торговал самым разным товаром: тканью, специями, зерном, скотом, кораблями, золотом и серебром, он знал цену рабов, но сколько стоил друг?

Покинув еврейский квартал, Арнау повернул налево и пошел по улице Новых Бань; затем он пересек площадь Блат и, когда уже находился на улице Кардере, возле угла улицы Монткады, где был его дом, резко остановился. Зачем? Чтобы встретиться с Элионор? Ну уж нет! Сделав полуоборот, он направился к Морской улице и спустился вниз, к своей лавке. С того дня, как он согласился на брак Мар, Элионор настойчиво преследовала его. Сначала она действовала с помощью уловок, но даже тогда эта женщина ни разу не назвала его любимым! Ее никогда не интересовали дела Арнау, ей никогда не приходило в голову спросить, что он ел, как себя чувствовал. Когда эта тактика не оправдала себя, Элионор решила идти в лобовую атаку. «Я — женщина», — заявила она однажды. Должно быть, ей не понравился взгляд, которым Арнау ответил ей, не сказав при этом ни слова. То же самое он сделал, когда через несколько дней Элионор произнесла: «Мы должны реализовать наш брак! Мы живем во грехе».

— С каких это пор ты стала интересоваться моим спасением? — спросил ее Арнау.

Вызов мужа не смутил баронессу, и она решила поговорить с отцом Жюли Андреу, одним из священников церкви Святой Марии, чтобы ввести его в курс семейных дел. Поскольку святой отец был заинтересован в спасении своих верующих, а Арнау был одним из самых любимых прихожан, Элионор решила найти поддержку вне семьи. Отмахнуться от кюре, как он это делал раньше, общаясь с женой, Арнау не мог.

— Поймите меня, отче, — говорил он, когда священник подошел к нему во время молитвы в церкви Святой Марии и завел разговор о супружеском долге. — Я ничего не могу с собой поделать…

После того как он отдал Мар рыцарю Понтсу, Арнау попытался забыть о девушке, решив, что ему следует создать собственную семью. Он остался один. Все те, кого он любил, исчезли из его жизни. Почему бы не завести детей, чтобы потом играть с ними, заботиться о них, посвятить всего себя им и найти в них то, чего ему не хватало? Он понимал, что осуществить это можно только с Элионор. Но когда Арнау видел, как она льнет к нему, преследует его, бегая по комнатам особняка, его настроение резко менялось. Фальшивый голос Элионор, такой непохожий на тот, каким она к нему обращалась до сих пор, наигранность в ее движениях подавляли все желания Арнау.

— Что вы хотите сказать, сын мой? — спросил его священник.

— Король заставил меня жениться на Элионор, отче, но он даже не спросил, нравится ли мне его воспитанница.

— Баронесса…

— Баронесса меня не привлекает, отче. Моя плоть отказывается…

— Я могу порекомендовать вам хорошего врача, — не дослушав его, сказал кюре.

Арнау улыбнулся.

— Нет, отче, нет. Речь не об этом. Физически я здоров, просто…

— Тогда вы должны заставить себя выполнить ваши супружеские обязанности. Господь ждет…

Арнау выслушал поучительные рассуждения кюре и вдруг представил себе, как Элионор жалуется святому отцу, выдумывая тысячи историй. Что они себе вообразили?

— Послушайте, отче, — довольно резко заговорил Арнау, — я не могу заставить свое тело возжелать женщину, которую не люблю. — Священник хотел было перебить его, но Арнау остановил его жестом. — Я поклялся быть верным моей жене, и я это делаю: никто не может обвинить меня в грехопадении. Я часто прихожу молиться и даю деньги на церковь Святой Марии. У меня такое чувство, что, давая деньги на строительство храма, я искупаю те слабости, которые позволил себе в молодости.

Кюре, не скрывая сожаления, посмотрел на него и вздохнул:

— Сын мой…

— Как вы полагаете, отче?

Священник напрягся, пытаясь найти среди своих скудных познаний в теологии какой-нибудь аргумент, чтобы возразить Арнау, но эти усилия ни к чему не привели. В конце концов кюре ушел вместе с рабочими церкви Святой Марии, спешащими домой после тяжелого трудового дня. Когда Арнау остался один, он вновь обратился к своей Святой Деве и стал перед ней на колени: