Жоан подошел к обращенному так близко, что они чуть было не соприкоснулись лицами; потом монах сел на свое место.

— Разденьте его, — приказал он солдатам.

— У меня обрезание. Я уже это призна…

— Разденьте его!

Солдаты повернулись к Синому, и, прежде чем они набросились на него, взгляд, брошенный на инквизитора, подтвердил подозрение Жоана.

— А теперь, — сказал он ему, когда тот был совершенно голый, — что ты хотел бы мне сообщить?

Обращенный изо всех сил старался сохранять самообладание.

— Я не знаю, к чему ты клонишь, — ответил он Жоану.

— Я клоню к тому, — монах стал говорить тише, проговаривая каждое свое слово, — что твое лицо и шея грязные, но там, где начинается грудь, твоя кожа чистая, без единого пятнышка. Я клоню к тому, что твои руки и запястья грязные, но предплечье не загрязнено. Я клоню к тому, что твои ступни и лодыжки грязные, а все, что выше, чистое.

— Грязь там, где нет одежды. Чисто то, что под одеждой, — возразил Сином.

— И нет даже следов муки? Ты хочешь сказать, что одежда пекаря защищает его от муки? Ты хочешь сказать мне, что у печи ты работаешь в той же одежде, в которой ходишь по улице? Где же мука на твоих руках? Сегодня понедельник, Сином. Святил ли ты святой день?

— Да.

Жоан встал и стукнул кулаком по столу.

— Но ты также очищался согласно твоим еретическим обрядам! — крикнул инквизитор, показывая на его тело.

— Нет, — слабым голосом произнес Сином.

— Посмотрим, Сином, посмотрим. Посадите его в камеру и приведите мне его жену и детей.

— Нет! — взмолился Сином, когда солдаты уже тянули его за подмышки к погребу. — Они ни при чем.

— Стоп! — приказал Жоан. Солдаты остановились и развернули обращенного к инквизитору. — Что ты имеешь в виду, говоря, что твоя семья ни при чем, Сином?

Сином сознался, пытаясь спасти жену и детей. Когда он закончил, Жоан приказал задержать его… и семью.

Потом он велел, чтобы к нему привели прочих обвиненных.

Еще не рассвело, когда Жоан вышел на площадь.

— Не спит? — спросил один из солдат, все время зевая.

— Нет, — ответил ему товарищ. — Часто слышат, как он ходит из угла в угол по ночам.

Оба солдата смотрели на Жоана, который заканчивал подготовку к заключительной проповеди. Черная одежда, сильно изношенная и грязная, и сам, высохший, с черными кругами под воспаленными глазами.

— Он не только не спит, но и не ест… — заметил первый.

— Он живет ненавистью, — вмешался офицер, слышавший разговор.

Люди стали подходить, едва забрезжило. Обвиненные стояли в первом ряду, отдельно от селян, под охраной солдат. Среди них был Альфонс, девятилетний мальчик.

Сюда же явились представители власти, чтобы продемонстрировать послушание инквизиции и поклясться выполнить наложенные наказания. Жоан начал аутодафе с чтения обвинений и предписанных наказаний. Те, кто пришли в течение означенного срока милосердия, получили наименьшее наказание: совершить паломничество до собора в Жероне. Альфонс был обязан бесплатно помогать один день в неделю тому соседу, у которого он крал фасоль. Когда Жоан читал обвинение Гаспару, громкий выкрик прервал его речь:

— Потаскуха! — Мужчина набросился на женщину, переспавшую с Гаспаром. Солдаты кинулись на ее защиту. — Так ты с ним согрешила и не захотела рассказать мне? — продолжал кричать он из-за спин солдат.

— Когда оскорбленный муж замолчал, Жоан прочитал приговор: Каждое воскресенье в течение трех лет, одетый в санбенито, ты будешь стоять на коленях перед церковью от восхода солнца и до заката. А что касается тебя… — начал он, обращаясь к женщине.

— Я требую права наказать ее! — кричал муж.

Жоан посмотрел на женщину. «У тебя есть дети?» — вертелось у него на языке. В чем виноваты дети, чтобы потом, стоя на ящике, разговаривать со своей матерью через маленькое окошко и получать единственное утешение в виде поглаживания по голове? Но этот мужчина был прав…

— Что касается тебя, — сурово произнес он, — я передаю тебя светским властям, которые позаботятся, чтобы свершился каталонский закон руками твоего мужа.

Жоан продолжал читать обвинения и налагать наказания.

— Антон Сином! Ты и твоя семья будете переданы в распоряжение генерального инквизитора.

— В дорогу, — приказал Жоан, сложив свои скудные пожитки на мула.

Доминиканец бросил прощальный взгляд на селение. В голове черного монаха до сих пор звучали слова, которые он произносил на маленькой площади. В тот же день они прибыли в другое селение, а потом в следующее, и так неделя за неделей. «Люди во всех этих селениях, — думал он, — будут смотреть на меня и слушать в страхе. А потом станут доносить друг на друга и рассказывать о своих грехах. А мне придется расследовать их, толковать поступки, слова, молчание, чувства, чтобы потом обвинить в грехе».

— Поторопитесь, офицер. Я хочу добраться туда до полудня.

Пасха 1367 года

Барселона

Арнау продолжал стоять на коленях перед своей Святой Девой, пока священники вели пасхальную церемонию. Он вошел в церковь Святой Марии у Моря вместе с Элионор. В храме было полно прихожан, но люди расступились, чтобы барон и баронесса смогли пройти в первый ряд. Арнау узнавал их лица: этот взял у него взаймы для новой лодки; другой доверил ему свои сбережения; еще один просил денег на приданое дочери; а тот, что стоит, опустив глаза, пока не отдал свой долг. Арнау остановился рядом с ним и, к неудовольствию Элионор, протянул должнику руку.

— Мир тебе, — сказал он, обращаясь к мужчине.

У того засияли глаза, и Арнау пошел дальше, к главному алтарю.

«Это все, что у меня есть, — говорил он Святой Деве, — простые люди, которые умеют ценить человека и его помощь». Жоан продолжал преследовать грешников, а о Гилльеме он ничего не знал. Ну а Мар… Что о ней сказать?..

Элионор ударила его по лодыжке, а когда Арнау посмотрел на нее, она жестом показала, чтобы он вставал.

«Где это видано, чтобы знатная особа стояла на коленях столько времени?» — уже несколько раз укоряла его жена. Арнау не обратил на нее внимания, но Элионор снова ударила его носком туфли.

«С этой женщиной я вынужден жить, мама, — продолжал шептать Арнау. — Она больше заботится о внешней стороне, чем о душе. — Он тяжело вздохнул. — За исключением одного желания — она хочет, чтобы я сделал ее матерью. Должен ли я? Она мечтает только о наследнике, о сыне, который бы гарантировал ее будущее».