понял. Я помню, ты рассказывал о том, как ты присутствовал на казни при этом зная в лицо преступника, на голову которого был надет капюшон. Если ты такой же как я, ты никогда не захочешь вспоминать об этом снова, а я постараюсь тебе не напоминать. Та голова, которую я со своего этажа видел там, глубоко внутри, за ширмой, была именно такая, как ты говорил, но те, кто находился рядом со сценой, её не видели. Я всё ждал, когда она появится у них перед глазами, но вместо неё там в течение нескольких секунд медленно поднималось лицо без капюшона, с выражением дикого ужаса на нем, такого лица мне даже и в кошмарном сне видеть не доводилось. Выглядело так, словно человека, кем бы он ни был, тянут за руки, которые связаны за его спиной, на маленькую виселицу, стоящую на сцене. Я случайно увидел за ним голову в каком-то ночном колпаке. Затем последовал вопль и страшенный грохот. Театральная ширма со всем, что было за ней, свалилась назад. Было видно, как кто-то дрыгает и болтает ногами в воздухе над кучей развалин. А вслед за этим появилось две фигуры, пожалуй, их можно так назвать, при этом хорошо разглядеть я сумел только одну. У всех на глазах этот человек сломя голову пронесся через всю площадь и исчез на тропинке, которая уходила куда-то в поле.

Само собой, все кинулись за ним в погоню. Я тоже помчался, хотя гнаться за ним было самым настоящим самоубийством, настолько быстро он убегал. Поэтому очень мало кто не сошел с дистанции, да и те быстро выдохлись. В меловом карьере всё закончилось. Тот человек, который пытался убежать, сослепу оступился и сорвался с края карьера и сломал себе шею. Все кинулись искать второго, пока мне не пришло в голову спросить, а покидал ли он вообще рыночную площадь. Сначала все как один были уверены в том, что он тоже убежал, но когда мы пошли смотреть, оказалось, что он лежал на площади под ширмой и тоже был мертвый.

В этом меловом карьере было обнаружено тело нашего бедного дяди Генри, на его голову был надет мешок, а горло перерезано, зияла рана с кромсанными краями. Его нашли благодаря острому краю мешка, торчащему над землей, который и привлек к себе внимание. У меня комок подступает к горлу и уже нет сил писать обо всем этом, до того на душе становится муторно.

Да, чуть не забыл, тех двоих, которые свернули себе шею, звали Кидман и Галлоп. Я вспомнил, что мне знакомы эти имена и от куда я их знаю. Тем не менее, никто из местных никогда и ничего о них не слышал.

Я вернусь домой сразу же после похорон, а когда мы встретимся, мы поговорим обо всем этом.

Два Доктора

Для меня было весьма привычным натыкаться на листы вложенные между страниц старых книг, таким образом мне удалось обнаружить одно из ценнейших вложений, при этои рассмотреть найденные мной страницы никто не смог помешать. До начала войны я часто покупал старые конторские книги в которых была очень хорошая бумага с большим количеством чистых листов, их можно было вырывать и использовать для своих собственных записей. Одну из таких конторских книг я купил сравнительно дешево в 1911 году, она была в добротном твердом переплете, правда, заметно раздувшаяся от того, что в течение многих лет между страниц этой книги вкладывали дополнительные листы. Три четверти из вставленных в неё листов потеряли свою значимость, а вместе с ней и нужность для любого из живущих ныне людей, тем не менее четвертая часть все-таки могла вызвать определенный интерес. Тот факт, что документы, обнаруженные мной в этой конторской книге, принадлежали юристу не возникало никаких сомнений, так как на их оборотной стороне было написано: «Наиболее странный случай из тех, с которыми мне доводилось до сих пор сталкиваться», – под этой фразой стояли инициалы и точный адрес, Грейс-Инн[367]. Я понял, что в руки мне попала лишь только одна часть, состоявшая из показаний свидетелей, человек, который должен был выступать в качестве подсудимого, похоже на суд так и не явился. Материалы полностью не было собраны, но не смотря на это имеющегося вполне было достаточно для того, чтобы заставить лихорадочно работать пытливый ум, поскольку несложно было понять, что в этом деле без влияния потусторонних сил не обошлось.

Я начну с самого начала, и постараюсь быть последовательным в своем повествовании.

Одним прекрасным вечером доктор Абель находился в своем саду. Он ждал, когда же к нему приведут его лошадь, чтобы верхом на ней отправиться по делам службы. Это он делал каждый Божий День. Принимая во внимание то, что всё это происходило в Ислингтоне[368], в 1718 году, а месяц стоял июнь, можно догадаться и о том, что дом господина Абеля находился в сельской местности, причем весьма живописной. Именно в тот момент, когда он собирался уже идти на конюшню, чтобы поторопить с лошадью, к нему подошел его преданный слуга, состоящий у него на службе уже как двадцать лет, звали его Люк Дженнет.

«Я сказал, что хочу поговорить с ним, и на этот разговор может уйти примерно четверть часа. После этого он сразу пригласил меня в свой кабинет, его окна выходили на тропинку, по которой он обычно прогуливался. Затем он сам туда вошел и сел в свое кресло, тогда я ему сказал, что против своей воли вынужден искать себе другое место работы. Он поинтересовался в чем причина моего ухода, ведь я работаю у него с очень давних пор. На это я ответил, если он простит мне такой поступок, то тем самым окажет большую любезность, потому что (по всей вероятности в 1718 году так было заведено) я из тех кто любит, когда у хозяина о нем складывается хорошее мнение. Насколько я помню, он мне ответил, что независимо от того простит он меня или нет документы у меня будут хорошие, ему просто интересно узнать, по какой причине после стольких лет добросовестной службы я вдруг ни с того ни с сего решил уйти. К этому он еще добавил: «Ты, наверное, понимаешь, что если ты уйдешь от меня сейчас, то дорога обратно для тебя будет закрыта». – Я ему сказал, что понял.

– Тогда, – сказал он, – у тебя наверняка есть на что жаловаться. В том случае, если дело серьезное,