Бывают, конечно, более серьезные попытки самоубийства, которые действительно заканчиваются смертью. В таких случаях человек обычно страдает таким тяжелым ментальным расстройством, что полностью теряет способность отличать реальное от нереального. Но даже и в этих случаях, в укромной глубине его больной ментальности он может лелеять надежду, что его смерть, наконец, заставит «их» увидеть и почувствовать.

Если мы внимательно исследуем природу ненависти человека к самому себе и вытекающих из нее попыток самоубийства, то найдем, что в действительности человек ненавидит свою нереальную личность. Поскольку самоубийство, в большинстве случаев, есть нереальный акт, то мы должны допустить, что его и совершает нереальное «я». Самоубийство совершается в тот момент, когда до человека доходит, что никто не любит ни его реальное, ни его нереальное «я». На мой взгляд, если у челове

ка появляются суицидальные мысли, но дело еще не дошло до реальной попытки самоубийства, то мы должны помочь ему прочувствовать то самое «я», которое он так хочет уничтожить, прочувствовать положение «если никто не полюбит меня, то я умру» во всей его интенсивности. Когда такой человек почувствует, что нелюбимое «я» не представляет угрозы для его дальнейшего существования, то едва ли он захочет его уничтожить.

Обычно люди, помышляющие о самоубийстве или совершающие его попытки, получают побуждение ощутить те чувства, для которых эти невротики были всегда закрыты. Возможно, такой пациент попадет в кризисную клинику, где залатают дыры в его сознании, приведут в порядок растрепанные чувства и сделают больного работоспособным. Очень часто для облегчения состояния пациента ему назначают психотропные лекарства, что в еще больше степени отдаляет его от истинного чувства. Но это то самое чувство, которое так необходимо пациенту для того, чтобы покончить с иррационально действующим нереальным «я». Я утверждаю, что опасность возникает от нереального, лицедействующего «я», существование которого лишь подкрепляется лечением в кризисных клиниках. Я допускаю, что пока пациент находится под пристальным наблюдением психотерапевта, опасность рецидива суицидальной попытки минимальна. Но когда пациент уходит от психотерапевта, то на каком основании мы можем считать, что больной теперь свободен от стремления к саморазрушению и мыслей о самоубийстве? Если больной так и не прочувствовал муки нелюбимого, охваченного безнадежностью маленького ребенка, то такой больной может случайно убить этого несчастного младенца.

Кризисные клиники занимаются тем, что временно поддерживают способность человека невротически справляться с ситуацией, когда он не может больше жить в привычной ему манере. Но разве не эта самая «привычная манера» должна быть удалена, а не усилена? Укрепление защитных систем приводит к дегуманизации больного, так как, по моему мнению, отчуждает личность от ее истинных глубинных чувств. Конечно, существуют чисто практические соображения: можно рассудить, что в таких случаях нельзя тратить драгоценное время, так как с помо

щью антикризисного подхода можно быстро добиться — пусть даже временного — успеха. И что делать, если, например, сам больной не желает радикальных изменений? Я полагаю, что у каждого человека есть святое право оставаться нереальным, но он должен быть, по крайней мере, проинформирован о том, что у него есть альтернатива, избежать в будущем следующих попыток самоубийства.

Мы должны также учитывать общественную опасность предоставления потенциальному самоубийце возможности свободно ходить и ездить по улицам. Находясь за рулем машины и желая свести счеты с жизнью, такой человек может захватить с собой на тот свет и других людей. Человек, который ни в грош не ставит собственную жизнь, едва ли склонен высоко ценить чужие жизни.

В этой связи хочу сделать важное замечание: больные, прошедшие первичную терапию, никогда не помышляют о самоубийстве. Они учатся ценить свою жизнь и не думают о том, чтобы ставить ее на карту. Они понимают, что реальное «я» — это «хорошее» я, и не желают причинять ему вреда.

Кажется неуместным утверждение о том, что человек, убивающий себя ставит перед собой цель жить, но мой опыт работы с людьми, совершавшими попытки самоубийства, не позволяет придти к иному выводу. Есть, конечно, исключения — самоубийства хронических тяжелых больных — но, как правило, попытка уйти в смерть — это еще одна невротическая мольба о любви. В этом смысле можно сказать, что своей попыткой умереть человек кричит о желании жить.

Наркотики, психотропные вещества и лекарственная зависимость

Диэтиламид лизергиновой кислоты (ЛСД-25)

Дня многих молодых людей прием ЛСД (называемого на молодежном сленге кислотой) стал привычным элементом образа жизни. Эффекты ЛСД кажутся такими глубокими и одновременно мистическими, что препарат превратился в предмет своеобразного культа, некоего Weltanschauung[21]. Привычные потребители ЛСД называют его прием «большим путешествием во внутренний космос». Другие называют его «броском в реальность».

Полагаю, что прием ЛСД и в самом деле является рывком в реальность в том смысле, что он имитирует интенсивное реальное чувство. Но с этим реальным чувством невротик делает то же, что и с любой реальностью — превращает ее в нечто символическое.

Нет сомнений в том, что ЛСД обостряет чувства, это подтверждают и данные клинических наблюдений. В недавно проведенных опытах ЛСД ввели группе обезьян, после чего было произведено патолого–анатомическое исследование. Наибольшая концентрация ЛСД была выявлена в тех участках головного мозга, которые отвечает за чувства.

Проблема с ЛСД заключается в том, что это соединение искусственно открывает индивиду больший объем реальности,

чем может перенести пораженная неврозом личность, что приводит к возникновению кошмарного сновидения наяву — психоза. У системы психологической защиты есть совершенно четко очерченная задача — беречь целостность организма. ЛСД разрушает систему защиты с трагическим результатом — люди, принявшие ЛСД, заполняют отделения острых психозов психиатрических больниц. Как правило, после того, как ЛСД выводится из организма, системы психологической защиты восстанавливаются. Но в некоторых случаях, особенно, если зашита была изначально ослаблена, она может и не восстановиться.

Сила психологической защиты и величина принятой дозы ЛСД определяют, как человек на него отреагирует. Может быть (и такое действительно происходит), что психологическая защита настолько сильна, что индивид вообще никак не реагирует на ЛСД. При искусственном устранении ослабленного защитного вала, за которым прячется первичная боль, может произойти подавляющая пациента психическая стимуляция.

Одна из причин, но которой ЛСД часто называют средством, расширяющим сознание (психоделическим средством, психоделиком), заключается в символическом полете. Обострение и стимуляция чувств приводит к символическому формированию массы идей и представлений, что ошибочно принимают за расширение сознания. Мы должны при этом понять, что такое расширение есть элемент психологической защиты. Охваченный маниакальным психозом человек с безумной скачкой идей являет собой великолепный образчик расширения сознания, которое равнозначно бегству от чувства. Маниакальные пациенты, которых мне приходилось наблюдать, пациенты, зачастую обладавшие превосходным интеллектом, исписывали пачки бумаги за время психоза. Один больной написал, можно сказать, целую книгу за три или четыре недели.