«Понятно».

«Это смесь селитры, серы и древесного угля, приготовленного из деревьев определённого возраста и породы… впрочем, не в подробностях суть… Порох обладает свойством стремительно сгорать, высвобождая раскалённый воздух, сметающий всё, что мешает его истечению. Вот почему при посредстве пороха можно ломать скалы и вздымать целые горы земли… Когда я сделал излишним непосильный труд рабов, Винитарий всячески обласкал меня и назначил главным строителем замка. Я радовался возможности применить свои знания и тому, с каким вниманием он всегда меня слушал. Я думал: вот ученик, на которого не жаль тратить силы и время. Но потом…»

«Потом он захотел, чтобы твой порох смёл для него вражеский тын».

«Откуда ты знаешь?…»

«Не знал. Догадался».

«Вот видишь. А я ни о чём не догадывался, пока не сделалось поздно. Когда же я спохватился и увидел, что могу породить завоевателя похуже Гурцата, которым у вас до сих пор пугают детей, я пытался бежать, но был схвачен. И тогда я вспомнил, что в нашем мире порох изобретали несколько раз: его изначальные творцы понимали, каких дел он может наделать в недостойных руках, и уничтожали все записи, дабы не отягощать свою совесть. Вот и я решил последовать их примеру и не допустить распространения зла… Даже если ценой окажется жизнь».

Волкодав молчал, прикидывая, как бы поступил в подобных обстоятельствах он сам. Вообразить оказалось непросто. Ему случалось сражаться за тех, кого он любил, кто был ему дорог. Но класть жизнь, чтобы чужие люди не убивали других, тоже совершенно чужих?…

«Мой мир слишком дорого заплатил за прекращение войн, – проговорил Тилорн. – У вас другая история. Но коль скоро я сделался её частью… Люди не должны убивать людей, друг мой. Я иначе не мог…»

Из деревни квар-итигулов в деревню шан-итигулов можно было попасть несколькими путями. Самый краткий, избранный в своё время беглецами, пролегал мимо Харан Киира, но сколько-нибудь многочисленное войско застряло бы там надолго: тропа изобиловала такими местами, где можно было пролезть только по одному, да и то – поддерживая друг дружку. Имелся и широкий путь, по которому мог пройти не то что вооружённый отряд, но даже и стадо овец. Это была дорога через Глорр-килм Айсах – Долину Звенящих ручьёв. Насколько Эврих понял из скупых объяснений горцев, приветливей и краше уголка не было во всём Заоблачном кряже. Арранту разъяснили также, почему благодатная долина оставалась незаселённой. Слишком, мол, просторное и открытое место, плохо подходящее для тех, кто всё время ждёт нападения. Потому-то квары и шаны предпочитали терпеть немалые трудности, отсиживаясь каждый в своём орлином гнезде: квары – борясь с постоянными камнепадами, шаны – медленно поджариваясь на горячем боку Тлеющей Печи. Вот если бы тот либо другой народ разом сделался многочисленней вдвое, а враждебное племя столь же внезапно куда-нибудь подевалось…

И ещё. Если верить Лагиму, два итигульских рода до сих пор не перерезали друг дружку в открытом сражении единственно потому, что на много дней пути окрест не имелось достаточно обширного луга, где могли бы огородить священное поле два войска по полсотни бойцов.

– Почему же, – спросил Эврих, – вы до сих пор не сделали этого на Глорр-килм Айсах, если, как ты говоришь, там хватило бы пространства не то что для битвы, но даже и для совместного поселения?

– Потому, – отвечал вождь Лагим, – что долина Звенящих ручьёв – место заповедное. Никто не ходит туда с оружием, ни мы, ни презренные кворры, отринувшие обычаи предков.

– Заповедное?…

– Да. Мы в скудости нашего знания считаем – это потому, что оттуда хорошо смотреть на Харан Киир. Человеку, стоящему в Долине Звенящих ручьёв, обитель пращуров видится престолом, достойным самого Отца Небо.

– Но почему тогда, – спросил Эврих, – и вы, и кворры в нарушение своих же законов идёте туда сегодня во всеоружии, собираясь сражаться посреди запретной долины?…

Лагим печально и строго посмотрел на него.

– Это должно было однажды случиться, чужеземец. Вы двое и с вами моя сестра взошли на Харан Киир и вернулись живыми. Теперь мы понимаем – это был знак: что-то сдвинулось в самом основании мира. Моя сестра родила на священной горе, и была не одна, как учит наша вера, а с двоими мужчинами. И опять ничего не случилось, никакая нечисть не коснулась ни её самой, ни ребёнка… ни вас со спутником. Этого не могло произойти, но это произошло. Ты, верно, заметил, что мы приняли Раг, не подвергая её обычному очищению роженицы? Мы ведь поняли, что Отец Небо вещает нам о переменах, и не внять Его знамению было бы ослушанием. А похороны неведомого Бога, о которых ты сам мне рассказал? А гроза, подобную которой не припомнят старейшие из стариков?… Чему после этого ты удивляешься, чужеземный брат? Воистину, пришло нам время узнать, кто любезен Отцу Небо: мы или кворры… И где же совершить Божий Суд, если не в заповедной долине, у подножия Харан Киира и перед ликом Отца нашего, незримо восседающего на престоле… – Лагим помолчал, сосредоточенно глядя вперёд, и вдруг сверкнул глазами: – Но вряд ли я ошибусь, Собиратель Премудрости, если скажу, что ты ещё запишешь на своих листах, как будут выть и корчиться кворры, когда их вместе с проклятыми псами будут бросать в смоляные озёра и опускать на цепях в раскрытые рты огненных ям!… Ибо все чудеса, явленные нам в эти дни, были добрыми знаками, внятно гласящими о справедливости Неба!…

Выслушав речь вождя, Эврих покинул Лагима и, борясь с дурнотной тоской ведомого на смертную казнь, побежал разыскивать Волкодава. Так чувствуешь себя в жутком сне, когда и сражаться не можешь, и некуда отступать. Вот только сон обрывается пробуждением, и можно утереть липкий пот, радуясь, что всё было не наяву. Эврих озирался, обводя взглядом вершины, вздымавшиеся со всех сторон – зубчатые спины уснувших драконов, а за ними ещё и ещё, и чистая даль не спешила заволакиваться дымкой, как бывает только в горах… Маленькое войско шанов двигалось к собственной смерти удивительно красивыми местами. И толку-то с этой красоты, думалось Эвриху. Кого она остановит? Кого остановила красота Засечного кряжа?…

Воины обречённого племени между тем шутили и веселились, и от этого было едва ли не хуже, чем в ту чёрную ночь, когда неумолимые волны мчали троих пловцов под копыта мрачного Всадника и блуждающая скала надвигалась на них, как сама Смерть… Тот раз случилось чудо, и они остались в живых. Сегодня чуда не будет. Всадник их пощадил. Люди, твёрдо намеренные перерезать друг друга до последнего человека, не пощадят никого.

Вот и все твои «Дополнения», скорбно говорил себе молодой аррант. О чём мечтал? Рядом с Салегриновым свитком на полочке их однажды увидеть?… А сколько людей получше тебя втоптали в кровь и дерьмо, какие бесценные книги выдрали из переплётов и пустили на мешочки для запасных стрел?…

Волкодав шёл вместе с горцами, но в то же время неуловимым образом – сам по себе. Эврих, не привыкший оставлять удивительное необъяснённым, даже отвлёкся от собственных переживаний и невольно попытался определить для себя, в чём тут дело. И скоро сообразил: молодые шаны двигались тесной толпой, но к Волкодаву ближе чем на два шага не подходил ни один. И не то чтобы его намеренно сторонились. Всё получалось само собой, так, словно венна ограждала невидимая стена. Точно так когда-то шагал по кондарской улочке суровый Икташ. Волкодав шёл очень спокойно, глядя вдаль, и…