Эврих сообразил наконец, что было на уме у его спутника. Брат моего брата – мой брат. Два итигульских рода, двести лет назад разлучённые жестокой войной, обрели общего родственника. Урождённого или названного, не всё ли равно? Святость побратимства строго соблюдалось в горах. Поднять руку на побратима – переступить честь…

– Вы оба – мои великие братья, – сказал Волкодав. – Решите убивать друг друга, убейте сначала меня. Я не буду сопротивляться. И мои другие братья вам тоже не помешают…

Утавегу, стеная и скуля, отползли ему за спину. В собачьих душах бушевало безысходное горе: погибнет Вожак, и станет незачем жить. И они никак не могли помочь Ему – только оказать послушание, которого Он от них попросил.

Волкодав повернулся лицом к Харан Кииру, опустился на колени и замер, положив меч у правой ноги. Эврих знал, что левой рукой венн действовал не хуже любого природного левши, но очевидно было и то, что этим своим умением он не воспользуется.

– Убивайте тогда уж и меня! – услыхал аррант свой собственный голос. Вокруг стояла потрясающая тишина – казалось, необъяснимо замолкли даже ручьи, – и на Эвриха обратились все взгляды. Молодой аррант судорожно прижал к груди сумку с «Дополнениями» и начал пробираться вперёд: – Тебе, Элдаг, мы вернули племянника, дитя твоего несчастного брата, погибшего по ту сторону моря! Мы преодолели страшные испытания, чтобы украсить твой дом ещё одним юным мужчиной!… Забудь об этом, вождь, если так уж боишься, как бы не потрескалась бирюза на твоём знаменитом кинжале!… А тебе, Лагим, мы вернули сестру. И маленькую племянницу, которую она носила во чреве! Мы не побоялись ни людей, ни Богов, чтобы у твоего очага засияло двойное сокровище!… Подойди сюда, Лагим, и убей, но помни, что Раг и её дочь стоят здесь, рядом со мной!…

Эврих выкрикнул эти слова и почувствовал слёзы, бегущие по щекам.

«Даже если ценой окажется жизнь…»

Так они и застыли вдвоём посреди широкого луга, между двумя отрядами, готовыми схватиться в сражении и резаться до последнего. Учёный, стиснувший белыми пальцами самое дорогое, что у него было: сумку с недописанной книгой. И воин, добровольно отложивший меч. Кто видел Волкодава три года назад, на краю другой пропасти, именовавшейся Препоной, – оценил бы.

И было тихо.

Прошло мгновение, и ещё, и ещё. Никто не двигался с места. Потом утавегу вдруг вскочили, как по команде, и, пятясь и щетиня загривки, хором залаяли и завыли. Волкодав поднял склонённую голову и посмотрел в ту же сторону, что и его четвероногие братья. Туда, откуда всё это время исходило невнятное, но остро ощущавшееся предупреждение.

Горцы, боявшиеся отвести глаза от неприятелей, замерших в нескольких десятках шагов, стали оглядываться. Что-то происходило за пропастью, на южном склоне долины. Что именно – некоторое время понять было трудно. Потом люди увидели.

Там пришло в движение нечто настолько громадное, что разум поначалу отказывался воспринимать. Как позже объяснил Эврих, небывалая гроза напитала водой горный склон со щедростью, какой здешняя земля не знала вот уже сотни лет; проникшая влага несколько суток размачивала глинистый слой, пока не сделала его скользким, точно взбитое мыло. Вот и случилось, что гигантский ломоть земли и камней вдруг взял и тихо сполз вниз прямо на глазах у людей.

То есть тихо было лишь вначале. В бездну пропасти рушилась половина горы, а такое никогда не происходит бесшумно. Дрогнул под ногами луг, плеснули потревоженные ручьи, и докатился протяжный, глубинный стон сокрушаемой тверди. Люди сперва ощутили его ногами и телом, и только потом ударил в уши низкий чудовищный грохот.

На том берегу рвался дёрн, выламывались из вековых гнёзд укоренившиеся валуны, взмывали из стиснутых непомерной тяжестью недр фонтаны воды, перемешанной с камнями и глиной. Взмывали, пронзая не успевшие расступиться облачка, на мгновение зависали в сотрясаемом воздухе, успевали показаться вновь возникшими очертаниями горы… и всё-таки опадали, сперва медленно, потом быстрее и быстрее рушились вниз, вниз…

Горцы, привычные к оползням и обвалам, не поддались бездумному ужасу. Нынешнее разрушение было просто побольше тех, что происходили обычно; только-то и всего. Ещё не повод, чтобы без памяти уносить ноги. Наученные опытом поколений, они сразу поняли, что северный берег был вне пределов опасности. И всё-таки естественная робость, охватывающая смертных при виде столь грозного явления Сил, заставила людей и животных теснее приникнуть друг к дружке. Сами того не заметив, шан-итигулы, квар-итигулы и утавегу смешались в одну – чего уж там – крохотную горстку трепещущей Жизни, жмущейся вместе перед лицом чего-то вселенского, необозримо громадного и вовсе не склонного замечать их ничтожные муравьиные распри…

Эврих впоследствии придёт к выводу, что дело, по-видимому, не обошлось без вмешательства очень могущественной Воли, намеренно подтолкнувшей два племени. Волкодав выслушает его доводы и согласится с предположением о милосердном промысле Богов – кто-кто, а венн слишком хорошо знал, насколько люди склонны грызть глотку друг другу, даже стоя на краю неминуемой гибели. Так что коль скоро не дошло до резни… Но всё это будет потом. А покамест «истинные» итигулы и итигулы-изгнанники вместе смотрели на совершавшееся по ту сторону ущелья, и вековая вражда казалась чем-то второстепенным. И каждого, явно или неосознанно, посетила мысль о том, что под Небом нет вечного, и однажды, по манию Богов, раздосадованных мелкой грызнёй недостойных существ, вот так, в громе и грохоте, возьмёт да и канет в никуда и ничто весь их мир. Мир, в котором можно любить, ревновать, искать счастья и выделывать чудеса с кинжалом, украшенным полосой яркого шёлка…

– Как бы реку не запрудило! – прокричал, возвышая голос, чтобы быть услышанным, вождь Элдаг Быстрый Клинок. – Жаль будет, если зальёт святую долину!

– Не зальёт!… – точно так же во всё горло отозвался вождь Лагим. – Когда-то я спускался к реке! Там такое течение, что вынесло даже валуны, оставив гладкое дно!…

Элдаг не очень поверил, и тогда они вдвоём бесстрашно подошли к самому краю. Итигулы видели, как вожди вытягивали руки, показывая друг другу что-то внизу.

Между тем светопреставление мало-помалу утихомирилось. Оползень смёл всё державшееся сколько-нибудь непрочно и сам собою иссяк. Опали тяжёлые волны густой водяной жижи, а ветер унёс и рассеял завесу мутных брызг, висевшую в воздухе. Прекратился грохот и гул, лишь время от времени с медленным треском скатывались последние глыбы… Все глаза принялись жадно обшаривать вывернутые наизнанку недра горы: что там? Может, вход в удивительные подземелья? Или самоцветная жила, обнажившаяся на радость жителям гор?…

То, что предстало их взглядам, потрясло увидевших едва ли не больше, нежели сокрушительный обвал, только что отгремевший. Разом стало понятно, отчего Глорр-килм Айсах величали заповедной долиной. Тхалет едва ли не первым упал на колени, выпустив скулящего, поджавшего хвост утавегу, которого, сам того не замечая, обнимал всё это время. В разломе горы обнаружилась статуя. Статуя сидящей женщины, неведомо когда и неведомо кем врезанная в толщу красноватого камня. Развалины утёсов служили ей троном, а прямо за спиной величаво возносился к небесам Харан Киир, именно отсюда, с Глорр-килм Айсаха, более всего похожий на небесный престол.