— Не совсем… Ойген, мне не нравится полученный мной приказ. Он кажется абсолютно верным, я могу его исполнить, и я его исполню, но… Разрубленный Змей, сам не знаю, что на меня нашло, но я не хочу идти к Печальному языку. Не хочу — и все!

— Хорошо, — сразу согласился Райнштайнер, — давай обсудим наше положение. Иногда понимание приходит во время разговора. Если ты меня убедишь, я еду с тобой к маршалу Запада, но сперва — убеди.

— Лучше ты меня успокой.

Странное ощущение. Наверное, так чувствуют себя прозревающие щенки. Исчезает защита, то, что казалось незыблемым и неизменным. Ты уже не уверен, что мать загрызет врага и вытащит за шиворот из любой переделки. Ты уже не уверен, что Рудольф справится с любой напастью, а фок Варзов — не ошибется. Хуже того, они сами не уверены, по крайней мере, регент, вот и выходит, что теперь ты такой же… зрячий.

— Я не стану тебя успокаивать, — счел своим долгом объявить Райнштайнер. — Я буду напоминать тебе, как все шло, а ты будешь меня останавливать там, где тебе видится ошибка. Это наиболее разумно. Бруно вышел к Хербсте раньше, чем мы ожидали, но сразу переправляться не стал, а свой основной лагерь разбил на расстоянии дневного перехода от реки. Тут нужно отдать должное прозорливости нашего командующего, вставшего у Мариенбурга, отсюда наиболее удобно прикрывать все самые опасные направления. Пока ты согласен?

— Да.

— Ты странно краток, — поделился наблюдением барон. — Хорошо, продолжаю. Мы предполагали, что дриксы предпримут демонстрации, дабы сбить нас с толку, — и они их предприняли, у Ойленфурта. Заметь, Герман, маршал оказался прав, отправив туда в качестве подкреплений две тысячи человек, а ты со своими опасениями, что этого мало, — нет. Потом была их диверсия против Зинкароне, снова вполне ожидаемая. Мы решили, что это предвещает выступление главных сил, и что же? Теперь есть все основания полагать, что так и есть.

— Не знаю. — Ох уж эти «основания полагать», у Кальдмеера они тоже имелись. В избытке. — Разведчики, что были на дороге к Доннервальду, видели не так и уж много. Мы решили, что Бруно пойдет туда самой короткой дорогой. Это в его духе: долго думать и быстро действовать, и что? «Гусь» явился сюда и встал почти напротив нас. Пойми, когда Вольфганг решил готовиться к спешному маршу на восток, я был согласен. И то, что мы стояли и ждали подтверждений, тоже правильно. И подтверждения мы получили, да еще этот их корпус…

— …который уже двинулся в направлении Печального языка, — напомнил Ойген. — По всем расчетам он будет там завтра, но Рёдер обязан продержаться до подхода помощи. Переправившись, эти пятнадцать тысяч создадут нам серьезную помеху на дороге к Доннервальду, что позволит Бруно не только форсировать Хербсте, но и закрепиться на нашем берегу. Маршал фок Варзов хочет, чтобы ты этому помешал. Еще раз спрошу — что тебе не нравится?

Ойген не забыл ничего. Бруно действительно нужен Доннервальд, и переправляться ему лучше не при талигойцах.

— Когда ты так говоришь…

— Тогда скажи сам.

— Чрезмерная… уверенность. — Вот оно! Чрезмерная уверенность Вольфганга в том, что он понимает противника. Да, Бруно раньше действовал именно так, но кто сказал, что он вообще не умеет рисковать? За последние полгода случилось столько всего, почему бы и Бруно не учудить какое-нибудь замысловатое коварство? — Варзов думает, что разгадал маневр Бруно, а если это не так?

— Ты можешь предложить что-то лучшее?

— Мог бы — предложил!

Райнштайнер торжественно наклонил голову. Это предвещало речь. Серьезную и длинную.

— Герман, — начал бергер, — я очень хорошо понимаю твое беспокойство, а ты — нет. Тебя беспокоит Излом, во время которого все должно идти не так. Ты не понимаешь, что это за «не так», и примеряешь его к Бруно, к тому, что старый гусь станет действовать как молодой Ворон. Поверь мне — не будет, но тревогу твою я разделяю полностью, просто я называю ее тем, что она есть. «На перевале следует держать рот закрытым, а меч во время Излома — убранным в ножны». Так говорят у нас, так раньше говорили даже вариты. К несчастью, от войны могут отказаться либо все, либо никто. Нам придется воевать, Герман, и да помогут нам наши предки и наш разум.

2

Заседания регентского совета становились все никчемней. Вникать в бесчисленные доносы, прошения, жалобы, отчеты и прочую муть было бессмысленно, и Дик просто сидел и смотрел на поникшую в своем кресле королеву. Катари не пропустила ни единого совета, но вряд ли понимала, о чем речь. В конце королева брала перо, не глядя ставила подпись на поданных ликтором бумагах, поднималась и уходила вместе со своими дамами и Пьетро. Дикон дважды пытался раскрыть ей глаза на белобрысого монашка. Бесполезно. Королева верила любой лжи, если она шла от Левия, а никчемность и трусость Пьетро ее не волновали. Еще бы, ведь он сопровождал святого Оноре!

Катари не отвратило даже то, что тогда еще послушник бросил святого и удрал. Слуга Создателя не обязан быть воином? Допустим, но человеком-то он быть обязан! Струсить, предать и солгать под присягой впору какому-нибудь Салигану, но не духовнику ее величества. Неряху-маркиза, кстати, так и не нашли, хотя искали, и, по словам Карваля, усердно. Салиган, как и положено вору, умудрился исчезнуть из дворца чуть ли не за минуту до того, как Мевен перекрыл входы и выходы. Особняк, в котором Ричард зимой обнаружил краденное, стоял пустым, ничего не знала и Марианна. Оставалось согласиться с тем, что мерзавец покинул Олларию. Ничего, они еще встретятся, и пусть не говорят, что шпага для такой твари слишком хороша!

Есть вещи, которые не перепоручишь судьям и палачу. Именно поэтому Дик не требовал лишить Салигана титула. Они встретятся как дворянин с дворянином. Если маркиз не пожелает драться, он умрет, как Иорам Ариго. Правоту расправившегося с трусом Ворона не оспорил даже эр Август. Бывший кансилльер никогда не поступится честью, но он умеет признавать свою неправоту. Насколько стало бы легче, будь таким же и Эпинэ, но он уперся как осел и со Штанцлером, и, что куда печальнее, с долгом Повелителя. Альдо как-то удавалось заставить Иноходца бежать. Оставшись без сюзерена, бедняга совсем скис. Оборотная сторона бездумной верности, как говорит Дженнифер Рокслей. Обидно, но иначе не скажешь…

— Ваше величество! Прибыл посланник герцога Ноймаринена. — Прервавший ликторское рокотанье доклад прозвучал тем более неожиданно, что регентский совет разрешалось тревожить лишь в исключительных случаях. — Он просит разрешения войти.

Святой Алан, ответил! Как быстро… Рука рванулась к эфесу, и юноша услышал собственный сдавленный вскрик. Он так и не привык беречь плечо. И к тому, что они просят мира у потомков Манлия, тоже не привык.

— Пусть войдет. — Это были первые слова, произнесенные сегодня Катари, не считая положенных по этикету приветствий. — Мы ждем.

Сейчас все решится. Либо Ноймаринен признает регентство Катари и подтвердит ее решения, либо они будут драться за свою королеву и за свою Талигойю. Тяжелый бой, но не безнадежный. Северные армии связаны Гаунау и Дриксен, а с ополченцами Иноходец справится, если не будет измены. Карваль был приставлен к Анри-Гийому и поменял сторону, поменяет еще раз. Хотя, может, он ее и не менял никогда. Как служил Олларам, так и служит… В любом случае, сказать об этом придется. Не Роберу — тот не поверит, и не Катари, а Левию. Пусть защищает свою власть, а вместе с нею и королеву от удара в спину.