Государь с видом досады передал эту телеграмму императрице и вполголоса сказал ей: «Если так, то я прикажу наследнику приехать сюда, а через некоторое время и сам, вместе с ним, отправлюсь в армию». Слова эти, вырвавшиеся у государя, несмотря на присутствие посторонних свидетелей (граф Гейден, Баранцов, генерал Бистром и члены семьи – принц Александр Гессенский, сын его принц Баттенберг и младшие великие князья), смутили императрицу. Когда вышли от стола, она подошла ко мне и заговорила о своих опасениях насчет здоровья государя и новой поездки в армию. Между тем подали государю две шифрованные телеграммы от великого князя Николая Николаевича. Государь передал их мне, чтобы разобрать, сказав при этом: «Вероятно, о том же с другой стороны».

И действительно, возвратившись домой, я разобрал телеграммы и сейчас послал их к государю. В одной из них великий князь прямо просит не назначать Обручева, который, по его мнению, есть «неподходящий начальник штаба для наследника», и прибавляет, что с «давних времен» он (великий князь) имел личное неудовольствие против Обручева.

28 декабря. Среда. Хотя среда не мой день доклада, однако ж, по множеству накопившихся дел, государь приказал мне приехать с некоторыми, более серьезными докладами. Прежде всего он заговорил с досадой о возникшем по поводу генерала Обручева столкновении между главнокомандующим и наследником цесаревичем. «Я полагаю настоять на своем решении», – сказал государь, но прибавил, что прежде ответа обоим великим князьям желал узнать мое мнение и причины неудовольствия великого князя Николая Николаевича.

Я ответил, что не могу придумать, какие могли быть «с давних времен» неприятные «личные» отношения между ними; просил разрешения прямо спросить о том самого Обручева, но мне кажется, едва ли можно ожидать выгодных последствий от присылки Обручева в армию вопреки желанию главнокомандующего. Мнение это взяло верх.

Через некоторое время после моего доклада государь прислал мне для передачи шифром свои телеграммы к обоим великим князьям: приказано главнокомандующему отпустить наследника цесаревича (а также великого князя Владимира Александровича) в Петербург на несколько недель, а вместе с тем объяснить причины неудовольствия против Обручева. Что касается этих причин, то я не мог пока открыть их: прямо с доклада заехав к Обручеву, я переговорил с ним откровенно об этом странном и неожиданном обороте дела. По словам генерала, не было никогда ни единого повода к неудовольствию со стороны великого князя Николая Николаевича, который притом постоянно был с ним, Обручевым, очень любезен, даже до последнего свидания их в Боготе.

Доклад мой сегодня касался многих довольно важных предметов: между прочим я прочел государю присланную мне князем Черкасским записку о необходимости заранее определить порядок ведения дел в Болгарии, если мы, кончив войну с благоприятным результатом, должны будем некоторое время занимать эту страну и организовать в ней новое управление. Вопрос, конечно, очень важный сам по себе; но в записке явственно проглядывают личные заботы князя Черкасского. Какое будет его положение? Будет ли он поставлен в подчиненные отношения к военному начальству или же военный начальник будет подчинен ему? Конечно, сам князь, при всем своем самолюбии, не может надеяться на эту вторую постановку, а вместе с тем не желает играть роль второстепенную и служить простым чиновником для гражданских дел при каком-нибудь генерале.

Государь прямо сказал, что необходимо выбрать лицо из военных генералов, знакомых с вопросами гражданской администрации, и указал двух кандидатов: князя Дондукова-Корсакова и генерала Игнатьева (позабыл прибавить новый графский титул его). Соображаясь с этим указанием, я ответил князю Черкасскому так, чтобы не оставлять его в напрасных иллюзиях.

Граф Шувалов из Лондона предупредил наше Министерство иностранных дел, что Лондонский кабинет советует Порте войти в прямые переговоры с Россией, будто бы предупреждая Порту, что она не должна рассчитывать на помощь Англии и что вследствие этого заявления турки намерены просить перемирия, причем наивно добавлено: «необходимого по соображениям стратегическим». И действительно, сегодня, почти одновременно, оба главнокомандующих наших, и в Европе, и в Азии, телеграфируют, что получены ими из Константинополя вопросы: с кем и где могут они вести переговоры о перемирии. Великий князь Николай Николаевич, имевший уже лично от государя указания на этот случай, прямо дал ответ, что перемирие может быть заключено не иначе, как по принятии Портой основных условий мира, для чего и предложено прислать уполномоченного в Главную квартиру армии.

К сожалению, наше Министерство иностранных дел продолжает бездействовать. Сам товарищ министра Гирс опять приезжал ко мне на днях с жалобами на инерцию государственного канцлера, который ищет всякого предлога, чтобы устраниться от участия в делах, сколько-нибудь имеющих связь с настоящей войной, и всё сваливает на военного министра или, как он выражается, на министра «военных сил». Так, по возбужденным мною разным вопросам – о том, например, чтобы теперь же дружелюбно сговориться с Румынией, отвлечь албанцев от содействия туркам, подготовить отправление генерала Игнатьева в пункт, где могут открыться переговоры о мире, и проч. и проч., – по всем этим не терпящим отлагательства вопросам князь Горчаков на все настояния Гирса отвечал, что они до него не касаются. Гирс признался, что канцлер делает всё возможное, чтобы отодвинуть Игнатьева, а сам не в силах заняться сколько-нибудь серьезными делами. У него сохраняются только проблески прежнего блестящего дипломата, но голова старца уже не годится для связной работы.

29 декабря. Четверг. Рано утром получена телеграмма о новой блестящей победе: вчера турецкая армия на Шипке в числе 41 табора, с 10 батареями, сложила оружие. Таким образом, войскам генерала Радецкого удалось не только благополучно перейти через Балканы, несмотря на трудности суровой зимы, но и окружить неприятельскую армию, державшую в продолжение почти пяти месяцев в блокаде наши несчастные войска на Шипке.

Успех, действительно, блестящий. Государь в восторге. Когда пришел я к нему с докладом, тут только узнал, что сегодня же назначен съезд ко двору для торжественного молебствия в Большой церкви Зимнего дворца. Государь приказал мне прочесть в самой церкви, перед началом молебствия, полученную телеграмму с кратким обзором предшествовавших военных действий со времени сдачи Плевны. Я должен был наскоро редактировать этот обзор, так что едва-едва поспел во дворец к назначенному часу. Съезд был многочисленный, и не было конца поздравлениям.

Во время моего доклада приглашен был князь Горчаков, чтобы переговорить об ответах, которые нужно дать обоим главнокомандующим по поводу сделанных Портой предложений. Мне поручено редактировать телеграммы и шифровать их, что отняло у меня много времени.

Между тем пришлось высидеть до пяти часов в Государственном совете, в экстренном заседании, назначенном для утверждения финансовых смет на будущий год. Ежегодно в этих заседаниях разыгрывается пародия на парламентские прения о бюджете. Каждый раз приходится выслушивать длинный монолог Головнина – кажется, единственного члена Совета, имеющего довольно досуга и терпения, чтобы перечитывать и изучать громадные кипы печатных объяснительных записок. Для соблюдения приличия некоторые из задетых министров отвечают несколькими словами, в полном сознании бесплодности разыгрываемой комедии, и после нескольких часов сидения подносится на подпись членам готовый уже журнал Совета.