Но чья это вина? Гитлера? Командование группы армий, ведь это оно зимой перебросило значительную часть войск на другие участки фронта, фактически предоставив подразделения, что стояли у Холма, самим себе. Шерер занимал не слишком высокое положение в военных кругах и потому не знал, кто в этом виноват. Нет, ему действительно это было неизвестно, и в его намерения не входило в личной беседе с фюрером высказывать какое бы то ни было недовольство.

Как бы то ни было, но безнадежность положения гарнизона Холма сыграла ему даже на руку. Он получил возможность поразмыслить, а всегда ли он сам принимал взвешенные решения о том, что дало ему лично и вверенным ему солдатам продержаться так долго, и все равно не находил ответа на вопрос, каким чудом они выжили. В его душе до сих пор жило ощущение чуда, и именно это ощущение помогало ему преодолевать мелкие обиды и непонимание.

Шерер все еще был при своей знаменитой бороде. Но с бородой или без бороды, внешне он резко отличался от любого типичного генерала–пруссака. А еще он совершенно иначе смотрелся в очках, нежели когда их снимал. Генералу ничто не мешает время от времени надевать очки для чтения, и в эти минуты нетрудно отмахнуться: мол, подумаешь, кто из нас на пару минут не надевал очков! Но зрение у Шерера действительно оставляло желать лучшего, и в очках он смотрелся более привычно. Он был невысок, можно даже сказать, низкорослый и щуплый, и, глядя на него, трудно было определить его место в армейской иерархии — безусловно, человек высокого звания, который, однако, не принадлежит к армейской элите, а значит, непричастен к принятию решений. Тем не менее большую часть времени он обходился без очков — наверняка отдавал себе отчет в том, как смотрится в них, и тогда впечатление о нем складывалось совершенно иное. Причем причиной тому были не только глаза, но и все лицо.

Что выделяет лицо человека из массы других лиц? Идиосинкразии, именно идиосинкразии… как и в случае с бородой. Идиосинкразии, а может, иллюзии, поверхностные впечатления.

Правда, Гитлер не стал утруждать себя разглядыванием лица Шерера. Ему было достаточно одного взгляда, чтобы найти то, что его раздражало. Но даже когда он смотрел генералу прямо в глаза, на его собственных глазах можно было заметить легкую поволоку, как будто его одолевали внутренние сомнения и заботы, до которых никому другому не было дела и которыми он не собирался ни с кем делиться, тем более с простым генералом. И если даже глядя Шереру в глаза с расстояния не более метра, он все–таки заметил в них некую холодность, которая, по всей видимости, не имела ничего общего с отношением генерала к фюреру. Скорее то была холодность человека, неожиданно, неким непостижимым для себя образом ставшего независимым — впрочем, Шерер внутренне уже свыкся с этим изменением, что со стороны могло показаться, что он всегда был таким. Люди, к которым эта независимость приходит довольно поздно в жизни — а может, даже независимо от того, рано или поздно, — всегда умеют ввести самих себя в заблуждение, внушить себе, что всегда были такими. И кто скажет, что они неправы, что они пытаются обмануть самих себя, и все? Никто не знает.

Тем не менее после встречи с Зейдлицем Гитлер принял кое–какие решения и потому отвел на беседу с Шерером всего десять минут. Разумеется, ему ничто не мешало растянуть ее подольше, и после того, как Шерер ушел, он тотчас задался вопросом, а не зря ли он так быстро свернул беседу. Может, стоило обойтись с генералом чуть теплее?

Но нет, нет. К чему унижать себя, размышляя о каких–то там армейских генералах, представителях, черт ее подери, старой гвардии? Они уже не раз подводили его — впрочем, в душе он всегда подозревал, что так оно и будет. Так что если они хотят доброго к себе отношения, то пусть сначала на деле покажут, чего стоят. Он, конечно, не из числа этих заносчивых пруссаков, которые возомнили о себе бог знает что. По крайней мере, Шерер открыто не требовал, чтобы ему оказывались знаки уважения, хотя наверняка считал, что таковые ему причитаются как командиру военной группировки, проявившей завидную стойкость. Для австрийского мечтателя это не было чем–то иэ ряда вон выходящим, и он с удовольствием побеседовал с генералом.

Он уже не раз задумывался на эту тему, и ему не составило большого труда выбросить Шерера из головы и заняться другими делами, которые ждали его в этот день, а потом в следующий и так далее. Он быстро отвлекся на другие вещи, потому что жил в таком режиме вот уже многие годы. Был май 1942 года, и такие точки на карте, как Холм и Демянск, уже принадлежали истории. А на карте в его кабинете главную роль теперь играло другое название — Сталинград. Именно оно было жирно обведено карандашом.

В общем, в июле Шерер вернулся на Восточный фронт с орденом, почестями, новым званием генерал–майора. На сей раз он получил в свое командование настоящую боевую дивизию, 83–ю пехотную, которая все еще находилась в районе Велижа и Великих Лук.

Эти городки были расположены недалеко от Холма — тот по–прежнему находился в руках немцев, примерно в шестидесяти километрах севернее. С точки зрения российских расстояний эти городки можно было считать ближайшими соседями.

К своему неудовольствию, Шерер тотчас понял, что силы немецких войск в данном районе явно недостаточны, так же как и тогда при Холме. Его собственная дивизия была растянута на расстояние более тридцати километров — ситуация настолько необычная, что знай он заранее, то наверняка бы высказался по этому поводу. Впрочем, и другие дивизии с обоих флангов находились примерно в таком же разбросанном состоянии. Такая диспозиция наверняка имела бы смысл, если бы круг их боевых задач ограничивался подавлением сопротивления со стороны местных жителей в какой–нибудь далекой колонии. А может, Верховное командование полагало, что и по сей день ситуация такова во многих районах России — правда, Шерер не мог себе даже представить подобную наивность. Фон дер Шевалери, командующий корпусом, который воевал под Витебском, говорил с ним на эту тему, когда он только–только прибыл на фронт. Никакая это не наивность, сказал он тогда — скорее Верховное командование нарочно, подобно страусу, предпочитает прятать свою коллективную голову в песок.

— Ну, это уже из области казуистики, — ответил тогда Шерер. — Лично я не вижу большой разницы.

— Думаю, вы правы, — согласился тогда фон дер Шевалери, крупный, однако при всем при том щеголеватый мужчина, чьи галантные манеры отлично сочетались с его не менее галантным именем. На Восточный фронт он прибыл из Франции в январе, вместе с 83–й пехотной и несколькими другими дивизиями, отданными ему в командование. К настоящему моменту он пережил все — усталость, тревогу, то, как буквально каждая боевая операция проводилась при полном отсутствии надлежащего материального обеспечения. «А все потому, — пояснил он, — что теперь все сосредоточено на южном направлении. Такое впечатление, что там сосредоточены три четверти наших сил. И это при том, что Демянск продолжает высасывать из нас силы, словно насос дерьмо из выгребной ямы. Так что мы, Шерер, должны быть благодарны, что в нашем с вами углу вот уже несколько месяцев стоит относительное затишье. Пусть ваши офицеры введут вас в курс дела. Не хочу вселять в вас излишний оптимизм, но на данный момент любое затишье нам только на руку.