Доктор Бистон удивленно подошел ближе. Пока что ему еще никто не жаловался на Пэдди. Да, бывало, что пес путался под ногами, но…

— Он не пускает меня к раненому, сэр! — доложил санитар. — Я мог бы… — Он снова потянулся к куртке Джека, но Пэдди попытался схватить его за ногу.

Доктор Бистон подошел к носилкам.

— Это еще что такое, Пэдди? Подождите, это же…

Врач узнал Джека МакКензи и сам разорвал на нем рубашку.

— Ранение в легкие, сэр! — диагностировал юный капрал. — Для меня загадка, зачем его вообще сюда принесли. Это ведь безнадежно…

Доктор Бистон сверкнул глазами.

— Большое спасибо за экспертную оценку, молодой человек! — заявил он. — Вам же лучше знать. А теперь в операционную парня! Быстро! А мнение свое держите при себе!

Роли впал в панику, когда по завершении бесплодных поисков доктора Бистона не обнаружил Джека там, где оставил его. Только Пэдди, сидевший на том месте, заскулил при виде Роли.

— Куда же он мог подеваться, Пэдди? Может быть, ты поищешь его? Нашего мистера Джека? Да от тебя тоже никакого толку!

— Кого вы ищете, рядовой? — поинтересовался проходивший мимо молодой капрал. — Того, с легочным ранением? Он в операционной. Личный приказ Бистона. С недавних пор у нас домашние животные стали решать, кто попадет в руки шефу…

Роли не вернулся на фронт. Его мучила совесть, но он заглушал ее тем, что приносит пользу в госпитале, в ожидании, когда доктор Бистон закончит оперировать. Опытного санитара увидел доктор Пинтер, другой штабной врач, и отправил его к своему операционному столу. Доктор Пинтер был ортопедом. К нему попадали солдаты с разорванными ручными гранатами и минами конечностями. После пятнадцатой ампутации Роли перестал считать. Когда он вышел из госпиталя с третьим мешком разорванных конечностей, он уже не спрашивал о Джеке. По-прежнему прибывали раненые. Никто не вспомнит определенного человека. Судьба Джека была теперь не в руках Роли. Придется подождать, пока все успокоится, а потом приниматься за поиски.

Выстрелы стихли лишь поздно ночью, а когда доктор Пинтер наконец отправил последнего раненого в госпитальную палатку, уже светало.

— Они ведь не будут больше атаковать, правда? — спросил врач капитана.

У молодого офицера была рука на перевязи. Он поглядел на доктора Пинтера пустыми глазами.

— Не знаю, сэр. Никто ничего не знает. Майор Холлендер погиб еще вчера, военное командование пока совещается. Но если вы спросите меня, сэр, то скажу… битва проиграна. Весь этот проклятый берег потерян. И если у генералов осталась хоть толика разума, они свернут все это…

Роли думал, что врач отругает молодого офицера, но доктор Пинтер только покачал головой.

— Не наговорите лишнего, капитан! — мягко произнес он. — Лучше молитесь…

Но никто не услышал молитв врачей и фронтовых солдат.

Вместо этого вскоре после рассвета последовали первые пулеметные очереди. Новые волны атакующих, новые убитые.

«Битва за Одинокую сосну», как позже назвали августовскую атаку в честь одного из окопов, за который сражались ожесточеннее всего, закончилась лишь пять дней спустя. Успешно, согласно оперативной сводке главного командования сухопутных войск.

АНЗАК проник еще на сто ярдов вглубь турецкой земли. Продвижение было куплено ценой жизни девятнадцати тысяч человек.

Роли нашел Джека утром следующего дня — до того, как прибыли новые раненые и смертельно уставшие врачи снова взялись за скальпели. Среди сотен недавно прооперированных мужчин, которые плотными рядами, кое-как обработанные лежали на полевых койках, он искал бы своего мистера Джека не один час, если бы у его постели не сидели Пэдди и доктор Бистон. Джек был без сознания, но он дышал и перестал сплевывать кровь. Врач как раз осматривал его раны.

— О’Брайен? — спросил он, когда Роли подошел ближе. Лицо доктора Бистона казалось почти таким же бледным, как лицо его пациента. — Это вам он обязан тем, что оказался здесь?

Роли виновато кивнул.

— Я не мог бросить его там, сэр, — признался он и покраснел. — Конечно, я понимаю, что… Я готов нести ответственность.

— Ах, оставьте это, — вздохнул Бистон. — Кого интересует, выживет ли этот, умрет ли другой? Может быть, кроме нас, разве что. Если это успокоит вас, я тоже превысил полномочия — или растянул, мягко говоря. У нас есть свои директивы. Нельзя играть в Бога.

— Разве мы не сделали бы то же самое, бросив его там, сэр? — спросил Роли.

Бистон пожал плечами.

— Не в этом смысле, О’Брайен, так мы придерживались бы директивы. У Бога — и можете считать это богохульством, если угодно, — нет директив.

Врач осторожно перевернул Джека.

— Позаботьтесь о нем, О’Брайен. Иначе в этом хаосе о нем забудут. Я устрою так, чтобы его сегодня же перенесли на «Гасконь».

«Гасконь» был наилучшим образом оборудованным госпитальным кораблем.

— В Александрию, сэр? — с надеждой поинтересовался Роли. Перевод в военный госпиталь в Александрии обычно означал окончание войны для раненого.

Бистон кивнул.

— И вы будете сопровождать его, — спокойно произнес он. — То есть вы будете сопровождать транспорт. Ради вас, кстати, тоже кое-кто сыграл в Бога, О’Брайен. Кто-то с хорошими связями. Ваш приказ отправляться обратно в Новую Зеландию пришел вчера вместе с подкреплением. Написано, что один очень важный для войны инвалид в Греймуте не может существовать без вашего ухода. Без вас, О’Брайен, вся новозеландская угледобывающая промышленность встанет. По крайней мере так все представлено.

Несмотря на серьезность ситуации, Роли не смог сдержать ухмылки.

— Это слишком большая честь для меня, сэр! — заявил он.

Бистон закатил глаза.

— Я не стану судить. Так что собирайте вещи, солдат! Позаботьтесь о своем друге и, ради бога, не лезьте под пули, чтобы с вами ничего не случилось. «Гасконь» отплывает в пятнадцать часов.

Джек был гораздо ближе к смерти, чем к жизни, когда госпитальный корабль прибыл в Египет, но он был парнем крепким. К тому же тщательный уход со стороны Роли в значительной степени помог ему выжить. Для такого количества тяжелораненых санитаров было слишком мало. Некоторые мужчины умерли еще на корабле, другие — вскоре после прибытия в Александрию. Однако Джек держался и иногда приходил в сознание. Он оглядывался по сторонам, видел ужас вокруг себя, понимал, что выжил, — но стал другим. Джек перестал говорить. Он не упрямился, не был раздражительным, как другие выжившие, которые онемели от гнева и страха перед будущим. Джек вежливо отвечал на вопросы врачей и сестер. Однако, не считая этого, ему, казалось, совершенно нечего сказать.

На шутки и подбадривающие слова Роли Джек отвечал молчанием — и не собирался преодолевать собственную слабость. Он спал или по большей части молча смотрел на потолок над своей постелью, а потом, гораздо позже, когда ему разрешили сидеть у окна, смотрел на голубое небо над Александрией. Джек слушал монотонные выкрики муэдзина, разносившиеся над городом с башни мечети, и думал о словах доктора Бистона, которые передал ему Роли: Бог не придерживается правил. Джек задавался вопросом, есть ли в таком случае вообще смысл молиться ему, хотя он уже давно перестал это делать.