«Более глубокие и более узкие, чем долины Альп и Пиренеев, – говорит месье Гумбольдт, описывая эти места, – расселины Кордильер предлагают путешественнику тропы самые дикие, более других способные вызвать у вас одновременно и восхищение и ужас. Ущелья подчас так глубоки, что за их стенами могли бы надежно укрыться от постороннего взора Везувий и Дом[234]. Средняя глубина горной впадины, в которой разместилась Ордесская долина, протянувшаяся от горы Перду, равняется девятистам метрам. Путешествуя по Андам, мы, месье де Бон-план и я, пересекли также знаменитую расселину Чота с каменными стенами высотой более полутора тысяч метров. Чтобы дать более яркое представление о величественности этих геологических феноменов, небесполезно отметить, что дно этих расселин расположено не менее высоко над уровнем моря, чем перевалы Сен-Готард и Мон-Женис».

Рио-Чота, – а только она и владеет сейчас нашим вниманием, – несется по дну одной из самых значительных впадин земного шара. Если вершины восточной гряды Кордильер, прорезанной руслом этой реки, образовавшей долину глубиной от полутора тысяч до тысячи восьмисот метров, исчезают в ледяном тумане, то по берегам потока отлично произрастает сахарный тростник, замещаемый выше молочаем, алоэ и агавами – типичными представителями флоры негостеприимного каменистого плато Мексики и засушливых калифорнийских земель.

Спустившись по одному из труднейших для перехода склонов на широкую площадку, где из-за изгороди из алоэ проглядывал сахарный тростник, и не встретив на пути какого бы то ни было источника воды, двое наших друзей и их гид, измучившись сверх меры, мечтали всей душой о той минуте, когда они смогут наконец утолить жажду в реке, бежавшей внизу под ними на глубине свыше трехсот метров.

Бурдюки были уже давно пусты, и, кроме легкого алкогольного напитка, приготовленного из сахарного тростника и различных фруктов и предназначавшегося исключительно проводнику, у путешественников не было ни капли жидкости. Для того же, чтобы достигнуть потока, требовалось пройти еще не менее трех четвертей часа. И Жюльену, вполне естественно, пришла в голову мысль хотя бы частично утолить жажду, пососав стебель сахарного тростника.

Достав мачете, он с ловкостью индейца, привычного к тропическим чащобам, срубил несколько толстенных стволиков алоэ и, отскочив немного назад, подождал, пока срезанные растения с мясистыми листьями, обрамленными острыми шипами, способными серьезно поранить человека, не упали на землю, а затем осторожно протиснулся под образовавшийся в живой изгороди свод. Зная по опыту, что такие колючие заросли служат прибежищем многим тварям, стремящимся обрести здесь надежную защиту от своих врагов и укрыться от палящего солнца, он лихо размахивал во все стороны своим оружием, чтобы разогнать крабовых пауков, сколопендр, кайманов и змей, если бы таковые вздумали тут затаиться.

Потом Жюльен подошел к тростниковым посадкам, срезал несколько стеблей и опустился, чтобы их подобрать. Но едва коснулся левой рукой сочных зеленых листьев, как его указательный палец пронзила такая жгучая боль, что он не смог сдержать пронзительного вопля. Не думая уже больше о тростнике, наш герой поспешно вскочил на ноги, полагая, что укололся о шип алоэ, и тут же убедился в том, что ошибся. Несмотря на всю свою отвагу и выдержку, он страшно побледнел и почувствовал, как у корней его волос выступил холодный пот, когда увидел, что в его палец вонзила острые зубки маленькая змея, немного толще ручки для письма и необычайно ярко-красной окраски.

Его указательный палец пронзила жгучая боль

Жак с проводником, услышав крик, кинулись в проделанный Жюльеном проход в живой изгороди и, перепрыгнув через лужицы густого сока, сочившегося из свежесрезанных стеблей и листьев тростника, подбежали к бедняге.

– Коралл!.. – завопил испуганно проводник. – Это коралл!.. Ах, сеньор!.. Сеньор!..

– Как? – пролепетал упавшим голосом Жак. – Это коралловая змея?!

– Одно из самых ядовитых пресмыкающихся, – вновь обретя твердость духа, ответил Жюльен. – Ее укус не проходит даром…

– Но тогда… – потерянно произнес Жак, ощутив внезапно слабость во всем теле. – Но тогда… – Он не смог закончить фразы, грудь его сотряслась от горького рыдания.

– Мне осталось жить не более четырех часов… Если только…

– Если только? – спросил нетерпеливо Жак, цепляясь за мелькнувший было лучик надежды.

– Я вовремя не отрежу палец, по которому уже распространился яд.

С этими словами Жюльен одним взмахом холодного оружия сметнул змею, не желавшую добровольно отпускать свою жертву, схватил ремингтоновскую винтовку, положил на приклад палец, на конце которого виднелись две маленькие красные точки, и поднял мачете.

Жак в ужасе закрыл глаза и заткнул уши, чтобы не слышать удара, который искалечит его друга, но спасет его или нет, еще неизвестно.

Решив отрубить себе палец, Жюльен, которого укусила змея, рассчитывал помешать таким образом смертельному яду распространиться по всему телу. Подобный героический и вместе с тем отчаянный поступок, требующий от человека, совершающего его, непоколебимого мужества, чреват серьезной опасностью, поскольку при такого рода ампутации в обстановке, ничего общего не имеющей с предписаниями современной хирургии, остаются открытыми артерии, которые могут закрыться лишь при условии, что рана будет обработана соответствующим образом. И кроме того, отсечь самому себе какую бы то ни было часть своего тела – разве это не ужасно?

Жюльен, намеренно стараясь не думать о новой боли, которую ему предстоит испытать, и о возможных последствиях подобной операции, собирался уже было опустить стальное лезвие на обреченный палец, ибо промедление в данной ситуации смерти подобно, как вдруг ему внезапно помешали.

Проводник, первым вышедший из оцепенения, успел перехватить руку Жюльена, уже занесшую вверх мачете.

– Зачем ты сделал это, мой друг? – спросил Жюльен, чуть ли не разгневанный неожиданным вмешательством, поскольку задуманное им требовало как быстроты, так и решимости.

– Надейтесь, сеньор!.. Надейтесь! – ответил метис своим тихим голосом. – И не надо отрубать палец. Видите ли, – добавил гид наивно, – он ведь не отрастет у вас заново.

– Хорошо сказать: надеяться!.. – пробормотал Жюльен. – Но на что?

– На выздоровление.

– Разве это возможно?

– Да, возможно: я спасу вас.

Раненый скептически повел плечами, проводник же с жаром продолжал:

– Послушайте, господин, в пятидесяти шагах отсюда растет дерево, которое снабдит вас безотказным целебным средством.