как она, боясь напугать оставшихся в тереме женщин и челядных, сдерживает рвущиеся из груди вопли.

Никто не услышит здесь. Эти покои вдали от остальных, да и терем опустел наполовину, женщины со стены пошли по своим делам, дел у каждой достаточно, некогда в тереме сидеть. И в лекарне, и на Детском дворе, Льюва — в школу, учит ребятишек читать и писать. Так что плачь, Свана, никто не слышит, выпусти горе, выпусти тоску, выпусти, спрятанную боль…

Я поменял пелёнки Эйнару, умелой стал нянькой. Сигню затихла потихоньку на постели, а день уже сгорел, вечер накатывает розовые сумерки в окна. Здесь, окнами на запад дольше светло, в моей горнице уже сумрак. Я положил Эйнара рядом с Сигню, укрыл их обоих и вышел тихо закрыв дверь. Ганну встретил в коридоре, чуть ли не у дверей.

— Что там?

— Спят, — ответил я. — Плакала, всё горло прокричала.

— Что ж… Баба всё же, хоть и княгиня, — вздохнула Ганна. Потом посмотрела на меня. — Ты особенно-то… В общем, не таскайся в спальню к ней, заметят, болтать станут.

— И не стыдно тебе, Ганна? — с укоризной говорю я.

— Стыдно-стыдно, чё же… Но не таскайся, одни женщины остались, они, знаешь, без мужей зоркие сразу, злые.

Я не сказал ничего. И Ганна одна без подруги своей, Хубава ушла с Сигурдом, руководить лекарями в его рати.

Мы все собрались только утром. Мы решаем собираться каждый день. Все, кто живёт в тереме. Сигню велит сегодня и остальных женщин, близких йофурам позвать жить в терем. Это и Сольвейг, и Льюва, и Астрюд с сыном Рагнаром, впрочем, Рагнар скорее с Сольвейг, чем с Астрюд. С этого дня мы станем собираться утром и вечером, обеды у каждой по занятости не получался в одно время.

У Сигню сильно прибавилось работы в лекарне, все лекари ушли, к тому же обязанности йофура тоже никто не отменил и полупустом городе. Не взирая на вздорные предупреждения Ганны, я почти не отхожу от Сигню. В кои-то веки, Сигню почти совсем моя. Если не считать, что она почти не замечает моего присутствия.

Это не так, я всё время чувствую, что Боян рядом и его присутствие мне дорого, оно греет меня, вселяет какую-то старую уверенность, будто из детства. Мы работаем вместе в лекарне, мы каждый день приходим в Золотую Сотню, мы бываем в Библиотеке у Дионисия, у Маркуса, большая часть помощников которого ушли с войском, тоже надев бронники и взяв в руки луки и копья. В Свее нет мужчин, которые не были бы воинами, все владеют ратным мастерством, все обучались, все умелые и храбрые воины с двенадцати лет.

Но сейчас в Сонборге остались только Золотая Сотня и, как раз те самые, от двенадцати лет до семнадцати, да ещё совсем древние старцы. Маркус и Дионисий единственные, кто никогда оружия в руках не держали.

Мы не получаем никаких вестей уже больше недели. Как это может быть? Сигурд и Исольф должны были первым делом отбить тех, кто пришёл с моря и далее идти на Брандстан. Но почему они не прислали вестей? Или погибли все? Но не могли же все до единого…

Остальные алаи, Бьорнхард, что ушёл с сыном в Бергстоп, Легостай со Стирборном в Грёнавар, который хорошо был известен Стирборну, потому что был вотчиной Жданы. Гуннар и Гагар ещё могли не успеть сообщить и прислать вестовых, но не Сигурд, который был рядом и должен был вернуться назад к Сонборгу, прояснив с Брандстаном. Но прошло столько времени, что я не могу не думать, что произошла катастрофа. И всё же — не со всеми же разом… Почему нет никаких вестей?

К окончанию второй недели ожидания, когда мы с Бояном каждый день поднимались на стену, стало ясно, что больше для успокоения души, чем в надежде, что часовые и караульные сообщат нам что видят сигналы на вышках, которые решено было зажечь, когда хотя бы в каком-либо йорде будет одержана победа. Вышки безмолвствовали, вокруг Сонборга стояла тишина. Жители всех окрестных деревень переселились за стены Сонборга ещё до ухода ратей и, воцарившаяся и с каждым днём всё более углубляющаяся тишина, уже сама по себе пугала. Ни птичьих разговоров, ни других, обычных лесных звуков, будто вместе с морозной остекленелостью всех предметов, даже самих стен города, и лес стал не жив…

Сегодня не так морозно, в воздухе вроде даже кружатся отдельные снежинки. Мы с Бояном застали здесь Скегги.

— Ничего, Свана, — сказал он, увидев меня.

Я кивнула, посмотрела на него:

— Ты женился? У тебя, помнится невеста была. На свадьбу-то не позвал…

Он усмехнулся, невесело, потёр красный от холода нос, будто смущаясь:

— Дак не дождалась меня невеста. Вышла за купца.

Я смотрю на него, так ты одинок до сих пор, мой Золотой Сотник.

— Не горюй, значит, не твоя судьба была, — сказала я.

— Выходит, что так… — проговорил Скегги, улыбнувшись, впрочем, невесело.

— Пойдём, Скегги, разговор у меня к тебе.

Мы втроём спускаемся с лестниц. Скегги ведёт нас с Бояном в свою келейку. Здесь места совсем мало, но уютно по-холостяцки, узкий топчан-кровать, почти как в походе, две лавки, на маленьком, грубо сколоченном, столе книги. Хороший ты малый, Скегги…

— Надо приготовить наш отход, Скегги, — говорю я, когда дверь за нами закрывается. — Приготовить всё: одежду, палатки, повозки, припасы, лошадей, всё, чтобы было только спуститься и уйти.

— Считаешь, пора? — Скегги смотрит с прищуром.

— Ты сам так считаешь, — говорит Сигню, а я не понимаю, о чём они ведут речь. — И тайно как прежде, ещё скрытнее.

— Думаешь в городе есть предатели?

— Нет. Но предателем человек может стать случайно по недомыслию или со страху. Нельзя, чтобы Ньорд узнал, что мы можем уйти.

— Сегодня же тайные разведки пошлю по всему маршруту. Куда пойдём-то, Свана?

— Сам как считаешь? На север, думаю, надо идти, через Норборн к саамам, если все наши погибли, спасёмся только там.

— Не может быть, чтобы все погибли, побледнел Скегги.

— Может быть всё… — проговорила Сигню сухим голосом, не глядя ни на кого. — Наше с тобой дело — сохранить тех, кто с нами, как обещали. Книги увезти, людей учёных, детей, женщин… всех, кто пойдёт с нами. И золото Сонборга.

— Биться не будем, Свана?

— Мы не победим. А класть вас под грязные сапоги норвеев я не стану.

— Думаешь…

— Я думаю, — Сигню вздохнула, вставая, — я думаю: окружены мы, Скегги…

Глава 2. Горящая земля

Спокойным и ясным