— Вот что предлагаю я. По этому договору я остаюсь владельцем компании Фергюсон, выполняя волю моей жены. Но по причинам личного характера я передаю вам все права управления, исключая возможность продажи или ликвидации. Убитый горем, я буду жить в Африке в доме моей любимой жены. Согласно ее завещанию, будущий комплекс получит в свое распоряжение капитал на сумму двадцать миллионов долларов, а ее фонд помощи кенийскому государству будет располагать восьмьюдесятью миллионами долларов. У вас будет власть, чтобы обогащать меня, это так, но вы будете при этом испытывать удовлетворение, что вам удалось удалить меня из компании и приговорить к проживанию в Африке. Я держу вас на крючке этим рукописным завещанием, а вы меня — видеокассетой и трупом Энджи. Если вы решите вытащить эту кассету на свет Божий, я сразу же предъявлю это завещание, и тогда мы оба лишимся всего, а вас к тому же обвинят в пособничестве. Ваш фильм должен был послужить правосудию и находиться в руках окружного прокурора, а не у вас! Я без всякого колебания дам показания против вас, чтобы прихватить вас с собой в тюрьму. Не желаете ли подписать этот договор, который мы предложим на утверждение совета через несколько минут?

— Дайте подумать, — сказал Сэндерс — Дайте подумать.

— На это у вас нет времени. На вашем месте я не стал бы отказываться от стакана воды. А поскольку Фергюсоны всегда с пониманием относились к нуждам своих служащих, я, как их законный и полноправный наследник, прежде чем уехать в Африку, дам вам прибавку к жалованью, дорогой Син…

Пресса захлебывалась в дифирамбах, рассказывая читателям о нашей великолепной истории. Их приводила в восторг «история любви», решение Эрика Ландлера, француза по национальности, инженера по образованию, получившего в наследство компанию Фергюсон и решившего уехать жить в Африку в доме, который так любила его жена. Газета «Пипл» вышла под заголовком крупным шрифтом на первой полосе: «Эрик предпочел ежедневное паломничество к источнику своей любви…» Вся Калифорния называла нас только по именам.

Все было преувеличено, возвышенно, великолепно: наша любовь, наше первое свидание, Африка, Лос-Анджелес, друзья… И из всей этой горячей лавы вырисовывался благородный облик Сэндерса, который, несмотря на свой преклонный возраст, готов был пожертвовать собой ради этой пары, соединенной вечностью. Он возьмет в свои умелые руки управление компанией, дав мне возможность посвятить себя делу жизни любимой жены… Его заработная плата была достойна оказанного доверия, а отдельным распоряжением Эрика, такого романтичного, такого сентиментального француза, он получит возможность жить в розовом доме Энджи Фергюсон.

Один из журналистов рубрики «Общество» даже написал: «Великая любовь существует, я встретился с ней, я познакомился с французом, который из любви к американке предпочел затворничество».

Скоро закончится второй год моего проживания в «Доме львов». Я тайно женился на Энни, скромное торжество состоялось в павильоне ее родителей в Баффало. Я был представлен их друзьям, которые, казалось, не знали, что я был героем статей в рубрике «Разное». Баффало находится далеко от Лос-Анджелеса, и о нашей истории не публиковали на первой полосе журнала «США сегодня».

Для друзей родителей Энни я был (еще одна ложь) французским агрономом, получившим в наследство земли в Африке и решившим переехать туда вместе с Энни. Кто-то из них спросил меня, далеко ли от Греции до Парижа и не было ли у Франции в прошлом колониальных связей с Кенией.

Мои уклончивые ответы устроили всех. В Баффало большой мир сужался, исчезал по окончании пары фраз.

Энни настояла на классической свадьбе. В тот день на мне был серый костюм, а на белой сорочке красовался серый галстук, завязанный большим узлом. Невеста была во всем белом. Позади дома рядом с пахнувшим хлоркой бассейном мистер Уайт устроил барбекю. Я предлагал выпить друзьям Энни, смотревшим на меня с нескрываемой симпатией. Время от времени ко мне подходила теща. Она поднималась на носочки, а мне приходилось наклоняться, чтобы она смогла приложиться к моей щеке своими влажными губами. Отныне я буду их сыном, сказала она. Я внимательно выслушал слова священника, старого друга этой семьи, он наговорил много красивых слов. Спустя несколько часов после завершения церемонии я позвонил Рою, чтобы рассказать о женитьбе. Он одобрил мое желание жить нормальной жизнью. Кэти проявила сочувствие, Джуди пожалела меня, но добавила, что не смогла бы вынести африканский климат, и сообщила, что к ней вернулся муж. Я объяснил друзьям Энджи, всем моим знакомым, принявшим меня в свой круг, что эта женитьба была прежде всего ради исполнения африканской мечты Энджи. Они все пообещали навестить нас, но никто не спешил.

Теперь они очень любили меня, я был для них странным латинянином, непредсказуемым французом. Рой хлопнул меня в последний раз по спине: «Я всегда говорил: вы не созданы для жизни в Америке».

Ну да, вот уже два года мы живем в отеле «Лоита Плейнс». «Дом львов» перестраивается, работы там еще надолго. Вначале всем управлять решил Ахмед, но Энни вскоре проявила характер. Впрочем, тихий и сдержанный Ахмед не задал ни одного вопроса. После непродолжительной борьбы они пришли к согласию, пойдя на взаимные уступки.

Я живу как растение. Я смотрю со стороны на нашу семейную пару, иногда торжественно объявляю, что мы — простые люди с простыми вкусами, но при этом знаю, что это не так, что мы чрезвычайно богаты. Мы живем в фантастически шикарных условиях: у нас пространство, беспредельный горизонт, природа во всей ее полноте, над нами небесный свод бледно-голубого цвета, на котором изредка то здесь, то там появляются облака в виде пушистых пумпонов, больших белых покрывал, раскрашенных мягкими тенями. Саванна, как сама вечность, ее невозможно окинуть взглядом, по ней гуляют животные, которые в зависимости от времени суток купаются в кристально чистом золотистом свете или превращаются в китайские тени в окружении розовых сумерек.

Энни оказалась крепкой женщиной; не расположенной впадать в депрессии. Она потратила всего несколько месяцев на душевное выздоровление и теперь всем здесь заправляет. Абсолютно счастливая, энергичная, она распоряжается всем, ее благоприятное присутствие, честно говоря, бывает иногда навязчивым. Я борюсь с ней, чтобы сохранить хотя бы видимость свободы мысли и движений, «моего внутреннего пространства», как сказала бы Энджи. Душа моя больше не представляет собой губку, которая всасывает в себя события и приспосабливается к ним. Я был смиренным, а теперь стал требовательным и жестоким по отношению к себе, я искореняю в себе благородные чувства, чтобы не зарыться в проблемах повседневной жизни. Будучи вынужденным жить с людьми иного мира, я постепенно становлюсь тем, кого называют «хорошим человеком во всех отношениях».

Архитектор «Дома львов» Коллинз удовольствовался несколькими расплывчатыми объяснениями, мы сознательно запутали факты, имевшие место в период между смертью Энджи и моей повторной женитьбой. Он привык к моей новой жене, которую считал такой же превосходной, как и первая.

— Даже в несчастье вы, мистер Ландлер, остаетесь счастливчиком. Вы встретили двух необыкновенных женщин. Встретить в жизни хотя бы одну женщину, такую как Энджи, уже можно считать подарком судьбы. А вы повстречали двух. Браво…