— Тут есть один заклеенный конверт, посмотрим, что там…

На конверте стояла жирная надпись: «Дело Эрика Ландлера». Я был уверен, что внутри была видеокассета, конверт тянул на пожизненное заключение. Я сказал Кончите:

— Вот это принадлежит мне! Как хорошо, что у вас хватило совести и честности сохранить эти вещи…

— А что в нем? — спросила она — Вы знаете, что там находится?

— Несомненно, там бумаги, касающиеся моей бедной жены. Вы ведь знаете, что он обожал Энджи, как и я.

— Вы хотите забрать это с собой?

— Разумеется…

— А не хотите посмотреть, что внутри?

— Не стоит бередить старые раны. Придет время, и я взгляну на эти документы. Как тяжело терять жену и лучшего друга, мистера Сэндерса, которому я доверил компанию. Иногда я задаюсь вопросом, не я ли виновен в этом сердечном приступе. Но у меня есть возможность частично исправить эту ошибку, отблагодарив женщину, которая долгие годы заботилась о нем. То есть вас.

Лицо мексиканки просветлело:

— У вас доброе сердце, мсье… Берите все, что хотите.

Она сунула руку за горку папок с документами.

— Здесь украшения…

Кончита протянула мне мешочек, и я с первого взгляда узнал бриллиантовые «безделушки» Энджи.

— Будет честнее отдать их вам, — произнесла Кончита — В любом случае их невозможно продать. Они принадлежали вашей жене. Мистер Сэндерс вечерами раскладывал их перед собой, глядел на них, а потом убирал.

Я протянул ей конверт с пятью тысячами долларов.

— Дом выставят на продажу, — сказала она.

Имея в руках мешочек и видеокассету, я был спасен. Я знал, что Сэндерс вынудил Энни взять драгоценности из моего чемодана, пока я спал. Он хотел внести сумятицу в мой разум и получить дополнительные доказательства. Отныне я становился свободным и необычайно богатым человеком. Мне в голову пришла мысль, показавшаяся одновременно полезной и справедливой:

— Компания выкупит этот дом и подарит его вам в награду за вашу верную службу. Здесь, на пляже, вы сможете сдавать комнаты и жить припеваючи.

— Правда? — спросила она взволнованно. — Правда? Я тогда смогу привезти из Мексики детей и мужа. Если я стану домовладелицей, а потом, возможно, и американкой, я смогу дать им возможность жить достойной жизнью.

Она схватила мои руки, принялась их целовать, мне пришлось сунуть конверт под мышку, что уберечь от нее. Она целовала деньги, она целовала преступника. Я был смущен и доволен. Я хотел ей добра, значит, моя душа еще не до конца прогнила. Но одновременно я преследовал и собственные интересы. Ну почему все постоянно смешивается? Конверт я открыл только в отеле. Там была видеокассета с записью признаний Энни, счет, который она подписала, и отчет детективного агентства из Нью-Йорка. Кошмар закончился. Так я полагал.

На следующий день я пригласил к себе в кабинет Гроша. Помните Гроша? Это человек, которого я инстинктивно взял заместителем, когда пришел в компанию. Этому маленькому еврею предстояло стать выдающимся евреем, мозгом компании. Я всегда предполагал, что он был гением. Гением с историей в пять тысяч лет. Кроме того, он был трудоголиком.

Я сказал Грошу, что он мне нужен. Он улыбнулся, и я увидел в его глазах тот же огонек честолюбия, который некогда горел в моих:

— Вы женаты?

— Нет.

— Родители живы?

— Да. Мама, двигатель всей моей жизни, учебы. Она всегда меня поддерживала и верила в меня. Отец меньше вникает в мои дела, он вышел на пенсию и занят изучением Торы. Он может себе это позволить, так как заработал достаточно денег. А если я получу ответственную должность, которую вы, судя по всему, намерены мне предложить, у него будет еще меньше забот.

У Гроша было все — родители, религия, он был американцем и при всем при этом честным человеком. Мне хотелось заплакать, так я ему позавидовал. А где при всем этом был Бог? В Коране, в Торе, в Библии, за раскрашенными статуями, за подвешенными или нелепо приклеенными звездами, украшавшими здание мюзик-холла «Радио-Сити»? Этого я не знал… Я хотел вернуться к Энни, в Африку, в «Дом львов». Какая меня ждала судьба?

По возвращении в Кению я заметил, что Энни слегка поправилась, но не осмелился сделать ей замечание. Да и кто смог бы отказаться от жирных блюд, приготовленных Наей? Впрочем, следовало признать, что мы жили чрезвычайно сдержанно в словах и поступках. Мы спали рядом друг с другом благочестиво, занимаясь любовью лишь изредка, так, чтобы почувствовать, что мы вместе и не одиноки. Вот и все. Я видел красивые сны, в них текли реки подземных мечтаний. Я был не несчастен. Если и впрямь с возрастом люди становятся благочестивыми, то я надеялся быстро постареть.

Дни Энни были заполнены делами. Она всеми руководила, командовала, от всех все требовала, но при этом не подгоняла и не оскорбляла прислугу. Ее организаторские способности полностью раскрылись.

— Ну, как? — спросила она в день моего приезда.

Мы сидели у камина в комнате, напоминавшей монашескую келью. Мы любили смотреть на огонь, который больше согревал душу, чем тело. Вечерами здесь было прохладно.

— Все уладилось.

— Ты нашел кассету?

— И привез ее тебе.

— Ее надо уничтожить, — сказала она.

— Сделай это сама… Я привез и украшения. Для тебя…

Она вынула из конверта кассету, открыла, размотала пленку и бросила ее в огонь. Потом достала из мешочка драгоценности. В этот момент лицо ее стало расплываться, мне показалось, что у меня нарушилось зрение. Я видел ее словно сквозь ноток струящейся сверху воды. Несомненно, это случилось от волнения. Я вспомнил битву с Энджи и Африкой, незнакомую женщину, погибшую немку, которая стала для всех нас алиби. За видимое благополучие пришлось дорого заплатить. Очень дорого.

Охваченный всеми возможными угрызениями совести, я понял, что стал чрезвычайно уязвимым. Я боролся со временем. Каждую минуту мне приходилось жить, словно преодолеваю преграду. Я мог бы выбрать простой путь, стать тенью Энни, расплывчатым силуэтом. Но я сопротивлялся. Движимый неожиданно проснувшимся во мне инстинктом самосохранения, я захотел построить свою жизнь. Я заставил себя соблюдать строгую дисциплину мыслей и стал строить свое пространство, «свой мир». С такими деньгами, как у меня, я мог бы построить дворец, все что угодно, но я хотел иметь всего лишь большую комнату, заставленную стеллажами книг, огромный письменный стол, мир книг. И никаких картин, достаточно было взглянуть в узкие окна, чтобы увидеть самую замечательную картину жизни… Мне нужны были книги и вода. Много воды. Я тратил огромные деньги на минеральную воду. Для бытовых нужд прислуга набирала в емкости дождевую воду, а в периоды засухи к нам приезжали цистерны с водой. Я подумал, что, если найти источник воды, это заставило бы меня поверить в Бога. Поэтому Коллинз оборудовал стены комнаты стеллажами, а книги я выписал из Парижа и Нью-Йорка. Я постоянно делаю все новые заказы. У меня появляется все больше и больше книг, а совсем недавно я подписался на технические и финансовые журналы, испытывая при этом огромный страх, поскольку еще не верил в свое освобождение. Первый журнал с Уолл-стрит, который попал мне в руки, был датирован прошлым месяцем. Я держал его в руках с осторожностью, словно он имел ценность древнего пергамента. Если бы я вернулся жить в Лос-Анджелес, безусловно, пропал бы. Угрызения совести заставили бы меня принимать наркотики, алкоголь. Я опустился бы до проституток и отребья Даун-тауна, стал бы нищим, пьяницей, цеплявшимся за обрывки фраз, воспоминаний.