Обычно Милликен предпочитал, чтобы его высокочтимый гость избегал разговоров на темы, не касающиеся науки. Вскоре после приезда Эйнштейна Милликен принудил его отказаться от запланированного выступления перед филиалом Лиги противников войны в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, где тот собирался еще раз выступить с осуждением воинской повинности. В черновике этой никогда не прочитанной речи Эйнштейн написал: “На земле нет такой силы, чей приказ убивать мы согласились бы выполнить”22.

Но до тех пор, пока Эйнштейн демонстрировал скорее прогерманские, а не пацифистские чувства, Милликен был рад предоставить ему возможность говорить о политике, особенно из-за того, что это затрагивало и финансовые вопросы. Таким образом, договорившись о выступлении, которое должно было транслировать NBC, Милликен не только гарантировал получение 7 тысяч долларов от фонда Обрелендера, он еще пригласил богатых доноров на запланированный перед выступлением торжественный ужин в “Атенеуме”.

Эйнштейн был столь соблазнительной приманкой, что за билетами на этот ужин возникла очередь. Среди тех, кто сидел за одним столом с Эйнштейном был Леон Уоттерс, богатый фармацевт из Нью-Йорка. Заметив, что Эйнштейн скучает, он, перегнувшись через сидевшую между ними женщину, протянул ему сигарету, которую тот выкурил в три затяжки. Впоследствии они стали близкими друзьями, и Эйнштейн, приезжая в Нью-Йорк из Принстона, часто останавливался в квартире Уоттерсов на Пятой авеню.

После ужина все отправились в городской концертный зал Пасадены, где несколько тысяч человек, желавших услышать его выступление, ожидали Эйнштейна. Текст, переведенный одним из друзей, Эйнштейн зачитал на ломаном английском.

Пошутив сначала, что трудно в смокинге говорить о чем-то серьезном, он резко раскритиковал людей, использующих слова “перегружено эмоциями”, чтобы ограничивать свободу самовыражения. С тем же умыслом во времена инквизиции использовали слово “еретик”. Затем он привел примеры, как в разных странах употребляются слова, несущие тот же человеконенавистнический подтекст: “слово “коммунист” в сегодняшней Америке, слово “буржуазия” в России или слово “еврей” для реакционной части общества в Германии”. Похоже, не все эти примеры были рассчитаны на то, чтобы доставить удовольствие Милликену или его настроенным прогермански и антикоммунистически спонсорам.

И критика охватившего мир кризиса не могла понравиться пылким сторонникам капитализма. Похоже, говорил Эйнштейн, экономическая депрессия, особенно в Америке, связана главным образом с технологическим прогрессом, что привело “к уменьшению потребности в живой рабочей силе” и поэтому вызвало спад покупательной способности потребителей.

Говоря о Германии, он пытался не быть категоричным и заработать грант для Милликена. Америка, сказал Эйнштейн, должна проявить мудрость и не слишком настойчиво требовать уплаты долгов и репараций, оставшихся после мировой войны. И кроме того, ему в какой-то мере кажется оправданным требование Германией военного паритета.

Однако это не означает, поспешил добавить Эйнштейн, что Германии будет разрешено возобновить призыв на обязательную военную службу. “Всеобщая воинская повинность означает воспитание молодежи в духе войны,”23 – добавил он. Может, Милликену и удалось добиться от Эйнштейна нужных ему слов о Германии, но ему пришлось за это заплатить и выслушать несколько отрывков из речи о противодействии войне, которую по его же настоянию Эйнштейн отменил.

А неделей позже все эти вопросы – германо-американская дружба, выплата долгов, антивоенные настроения и даже пацифизм Эйнштейна – отошли на задний план. Еще более десяти лет задавать их будет бессмысленно: тридцатого января 1933 года Адольф Гитлер, став новым канцлером Германии, пришел к власти. Эйнштейн в то время находился в безопасности в Пасадене.

Казалось, вначале Эйнштейн не до конца осознавал, что это значит для него. В первую неделю февраля он пишет письма в Берлин, касающиеся его жалования после намеченного на апрель возвращения. Появляющиеся время от времени в его путевом дневнике записи связаны только с серьезными научными разговорами, например об экспериментах с космическими лучами, или легкомысленными светскими встречами, такими как “вечер с Чаплином. Играли квартеты Моцарта. Толстая дама, чье занятие – заводить знакомства со всеми знаменитостями”24.

Однако к концу февраля, когда горел рейхстаг, а люди в коричневых рубашках грабили еврейские дома, ситуация стала яснее. “Из-за Гитлера я не рискну ступить на немецкую землю”, – написал Эйнштейн одной из своих приятельниц25.

Десятого марта, за день до отъезда из Пасадены, Эйнштейн прогуливался в садах “Атенеума”. Здесь его обнаружила Эвелин Сили из New York World Telegram. Эйнштейн был несдержан. Они проговорили сорок пять минут, и одно из заявлений Эйнштейна попало на первые полосы газет всего мира. “До тех пор пока у меня есть возможность выбора, я буду жить только в той стране, где превалируют гражданские свободы, толерантность и равенство всех граждан перед законом, – сказал он. – В настоящее время этих условий в Германии нет”26.

Как раз когда Сили уезжала, в Лос-Анджелесе произошло землетрясение (погибло 116 человек), но Эйнштейн, казалось, не заметил его. Это позволило Сили, к радости редактора, закончить статью драматической метафорой: “Когда доктор Эйнштейн шел через кампус на семинар, он почувствовал, что земля уходит у него из-под ног”.

Оглядываясь назад и зная о трагедии, которая именно в этот день произошла в Берлине, с Сили можно снять обвинение в излишней претенциозности. Правда, ни Эйнштейн, ни Сили ни о чем не догадывались. В тот день квартира Эйнштейна, где пряталась дочь Эльзы Марго, дважды подверглась нападению нацистов. Муж Марго, Дмитрий Марьянов, отлучился по делам и едва не был захвачен толпой праздношатающихся погромщиков. Марьянов написал Марго записку, где просил передать бумаги Эйнштейна во французское посольство, а затем встретиться с ним в Париже. Ей удалось сделать и то и другое. Ильзе и ее мужу Рудольфу Кайзеру удалось бежать в Голландию. В течение трех следующих дней на берлинскую квартиру Эйнштейна была совершено еще три налета. Эйнштейн уже никогда не попал туда, но его бумаги были спасены27.

Из Калтеха Эйнштейн отправился поездом на восток и на свой пятьдесят четвертый день рождения приехал в Чикаго. Здесь он принял участие в Студенческом конгрессе против войны. Выступавшие докладчики торжественно обещали, что, несмотря на события в Германии, борьба пацифистов будет продолжена. У некоторых создалось впечатление, что и гость с этим полностью согласен. “Эйнштейн никогда не покинет движение сторонников мира”, – заметил один из них.

Они были неправы. Теперь Эйнштейн все меньше использовал пацифистскую риторику. В тот же день в Чикаго за завтраком в честь своего дня рождения он расплывчато говорил о необходимости создания международной организации для поддержания мира, однако вновь призывать к неприятию войны не стал. Он был осторожен и через несколько дней в Нью-Йорке, на приеме в честь выхода брошюры “Борьба против войны” с его антивоенными выступлениями. В основном он говорил о тревожном развитии событий в Германии. Мир должен более четко обозначить моральное неприятие известных нацистов, сказал он, добавив, что демонизировать все население Германии не надо.