белая капля изверглась на дальнее расстояние над фьордом и Косой: казалось, брызги пролетели над церковью и Мадаминым домом. Ничего себе! Раньше, в те немногие разы, когда он пробовал этим заниматься, из него едва что-то сочилось, словно слеза из глаза, гной из раны. Но все эти предыдущие попытки были халтурой, сопровождаемой муками совести (неужели Бог наказывает его за непристойность, оттягивая его конфирмацию?), подпорченной его первым знакомством с плотскими желаниями, этим неласковым, вином залитым французошхунством. К тому же он слышал, как старый врач гремел, обращаясь к мальчишкам с Косы: «Себя осквернять – это крайне опасно для здоровья! Вы ослепнете!»

И вот, он конфирмовался и наконец вошел в то сообщество христиан, которое так презирал его приемный отец, этот распутник, и черт возьми! – если уж Бог создал похоть и руки ровно такой длины – чего он еще ожидал от мальчишек?! Это ж думать надо было! Результат не заставил себя ждать, конфирмация подействовала как доза витаминов, и все месяцы без семяизвержения исторгнулись из него с такой бешеной силой. Если бы это все попало в женщину – то с лихвой хватило бы и ей самой, и ее матери, и бабушке. Ей-богу, он бы мог с помощью этого семени сети закидывать: ведь оно пролетело целых полпути до фьорда!

Он стоял под тем самым утесом, под которым укрывался работник Йоунас, когда начинял детьми Сньоульку – один раз в присутствии Эйлива.

Гест застегнул свои шерстяные портки, получше подтянул их, немного гордый собой и опьяненный от переполняющего его вожделения. Но потом он взглянул на ребенка и увидел, что тот открыл глазик – маленький бог любви, который второй глаз отдал за то, чтоб Гест очутился в объятьях прекрасной обольстительницы. Значит, малыш Ольгейр все видел? Это для него не вредно? Нет, черт возьми, ребенок мог смотреть только прямо вверх, думал Гест, когда я кончал; они глядели друг другу в глаза: маленький божок и большой Бог на небе. Сам Гест застукал Купакапу с Маллой-мамой на чердаке лавки, когда ему было шесть лет. Он не понял, чем они занимались, но его душа обрадовалась их занятию, ему показалось, что это логично. И после этого сердце мальчика признало Маллу своей настоящей матерью.

Гест поднял ребенка – белый сверток пеленок в белоснежных камнях под белесым небом, и подумал о том, как только что исторгнул из себя что-то белое. Сейчас все побелело, конечно же, скоро придет смерть…

Почему ему такое взбрело на ум?

Он поломал над этим голову и продолжил свой путь. Когда он вышел из-под утеса, то заметил, что народа на склоне горы больше не было. Значит, он эпатировал 78 470 человек? Он действительно тешил свою похоть перед всем народом? Он не мог сказать наверняка. Он даже не мог сказать, точно ли видел всех этих людей. Тут все слилось: ви́дение и виде́ние, потаенное и воплощенное, снег и бред. А может, и это семяметание – всего лишь фантазия?

Он улыбнулся всей этой мешанине, а также ребенку у себя на руках и пошел к хутору: собственная мужская мощь придала ему бодрости, а святость младенца – силы.

Глава 34

Белый конец

– Но ему нельзя здесь быть, – сказала Хельга.

– Тогда и я уйду, – ответил Гест.

– Что ты об этом так хлопочешь?

– Он мне родня.

– Не-ет!

– Да: он сын твоего дедушки, братик твоей мамы.

– Ты совсем рехнулся? Это просто ребенок, который родился от распутства.

– Распутство, распутство… А ребенок – это всегда ребенок. И он тебе родня.

– Если он мне родня, то я его не хочу. Брось его. На пустошь вынеси…

Ситуация была патовая. Гест сидел на кровати в бадстове на Нижнем Обвале, держа на руках спящего Ольгейра, а в кровати напротив копошились дети – Хельга и Бальдюр; Хельга что-то говорила. Из-за младенца на хуторе вновь поднялась буча; стоило им обоим вернуться – как все так и вспыхнуло. Кончилось все тем, что Лауси выбежал в овчарню, за ним Сайбьёрг, а за ней и Сньоулька. Осталась лишь старуха с малышами, а также Юнона, которая не знала, что ей предпринять, и просто переминалась с ноги на ногу (что занимало много времени, так как у нее их было целых четыре).

– Он мене ‘одня! – сказал Бальдюр, при этом смущенно улыбнулся, откинулся на спину с края кровати и пополз в ее середину на спине, словно четвероногий краб.

Гесту вручили ребенка после школы: ведь сейчас в Сегюльфьорде учредили школу для детей на первый доход, который принесло это лето. Кроме той самой славной арендной платы, хреппоправителю Хавстейнну пришлось сочинить так называемый сбор за бочки, после того как прискакавший из Фагюрэйри гонец привез требование об этом от сислюманна. Правда, сислюманново письмо он потерял по дороге, а суммы не помнил. Из-за этого хреппоправителю пришлось выдумывать сумму сбора на месте, перед горой бочек, пока в Затоне перелаивались паровые двигатели. Первым ему пришло в голову число 20 – дата рождения Мильды и день их свадьбы. На том и порешили. Двадцать эйриров за бочку в итоге составило 5 458 крон 40 эйриров. Так из нищих минут того серого утра возникла целая школа. Трёнделагские герои плотники за пару дней сколотили домик с двумя классами: он вырос на старой жиротопной площадке к северу от склада товарищества «Крона».

Гест утра напролет сидел вместе с долговязым Магнусом, Сюнной с Пастбищного, Анной из Мучной хижины и маленькими ребятишками с Косы и изучал волшебный мир математики и страны Европы. И в один прекрасный день он заглянул в Мадамин дом, чтоб проверить, как там живет мальчик. Но ему просто отдали его на руки. Больше в этом благородном семействе кроватки для него не было. Сусанна – уже замужняя женщина, уехала в Норвегию, а с ней ушли и все ее любовные причуды. «Вот тебе, паренек, держи; этот ребенок – дело зафьордное, мы с ним возиться не будем», – сказал пастор одним выражением глаз. Но экономка Халльдоура все же успела с черного хода снабдить младенца дополнительными пеленками, маленькой шапочкой, которую сама связала, и молоком в специальной бутылочке, да только попрощалась чересчур поспешно, потому что не хотела плакать при Гесте.

Наш школьник немного постоял на площадке перед домом, смотря в чердачное окошко – и увидел в нем лицо молодой мадамы.

Едва их глаза встретились, она трусливо отвела взгляд и исчезла из этой застекленной картины.

И вот – теперь он сидит здесь и ждет, что будет, ждет, что хозяин выйдет из овчарни. Если Ольгейру не позволят находиться в этом доме, Гест тоже