лампочек всех размеров, я отправила все покупки домой с условием, что они прибудут через час.

Вихрем промчавшись по супермаркету, я быстро нагрузила тележку самым необходимым – в этом деле я уже приобрела изрядный навык, – набралась большая коробка, которую я тоже поставила на доставку. Покончив с хозяйственными заботами, я опять ужаснулась полной неопределенности своего положения и решила для успокоения пойти домой – если считать, что этот дом мой, – пешком. Улица вилась вдоль берега озера, и я всю дорогу считала шаги – если до того дерева будет одиннадцать, Марат вернется сегодня, а если до той скамейки будет восемнадцать, он приедет завтра. Но как назло, нужное число почти никогда не выпадало, и это постепенно приводило меня в состояние полного отчаяния.

Когда число четырнадцать не выпало три раза подряд, зазвонил мой мобильный телефон, и голос Марата произнес: «Где ты, Лилька?»

У меня подкосились ноги, я упала на траву и разрыдалась. Я не рыдала так, даже когда мы утром обнаружили, что ночью умерла Лина.

Я колотила ногами по траве и рыдала, не в силах ответить на вопрос Марата. Наконец у меня прорезался голос, и я спросила:

– Ты жив?

Он ответил:

– Слава богу, жив и ищу тебя по всему городу. Где ты?

– В Кюснахте. В доме.

– Отлично, я сейчас приеду.

Не веря в то, что он где-то здесь, я все же помчалась домой, боясь не успеть добежать до того, как он приедет.

Я успела как раз вовремя, чтобы принять посланные мной светильники и продукты. Я попросила шофера фирмы светильников отнести торшер на второй этаж и включила свет, поскольку вдруг стало быстро темнеть. Потом спустилась вниз, вышла во двор и села на траву у ворот, не в силах ничего делать и ни о чем думать.

Прошла целая вечность, пока наконец не отворились ворота и во двор не въехала машина. Марат вышел из машины и огляделся, но не увидел меня в сумерках.

– Лилька! – крикнул он. – Где ты?

Я попыталась ответить, но мое горло перехватил такой спазм, что я не смогла выдавить из себя ни звука. Я молча поднялась с земли, подошла к нему сзади и всем телом прижалась к его спине.

– Слава богу, – прошептал он и повернулся ко мне лицом, – наконец это ты! Эта сцена снилась мне так много раз, и я не уверен, что и сейчас это не сон. Почему ты здесь?

– Я ушла от Феликса.

– Он знает, что ко мне?

– Нет, он уверен, что тебе никогда не удастся вырваться из России.

– Честно говоря, мне пару раз тоже так казалось, особенно при пересечении границы. Пограничники так долго разглядывали мой паспорт, что у меня сердце чуть не выскочило изо рта.

Пока он это говорил, я стянула с него куртку и начала расстегивать рубашку. Он остановил мою руку:

– Погоди, Лилька. Я такой грязный, я весь провонялся потом, я шесть дней не мылся и не снимал одежду.

– Так теперь я помогу тебе ее снять. – И, не слушая его, я сорвала с него рубашку, прижалась лицом к его груди и лизнула его сосок, соленый от пота: – Какой прекрасный запах! Снимай все эти грязные тряпки и пошли в дом.

Мы вошли в холл, уже совершенно темный, и я быстро стряхнула с себя платье.

Марат спросил:

– Что, прямо тут, на полу?

– Нет, лучше попробуем дойти до второго этажа. – Я обвилась вокруг него, и мы двинулись вверх по лестнице.

Может, каким-то фокусам обучил меня Феликс, а до каких-то я додумалась сама, но до второго этажа мы дошли уже в таком состоянии, что Марат даже не заметил ни новой спальни, ни торшера.

Что ж, нам было что отпраздновать – мы оба не очень надеялись когда-нибудь встретиться опять. А потом мы долго лежали обнявшись и, перебивая друг друга, рассказывали о том, что произошло с каждым из нас за эти шесть дней. Марат описал свое путешествие в Санкт-Петербург, откуда он надеялся переехать в Финляндию на маршрутном такси. Он не решился поехать поездом Москва-Петербург, а задумал медленно, но верно добираться на электричках. На это ушло почти три дня – электрички часто не стыковались, и порой, особенно ночью, приходилось ждать на крошечной станции по несколько часов. Опасаясь мозолить глаза станционной обслуге, он старался не задерживаться подолгу в зале ожидания, если таковой имелся, а тем более на перроне. Он и так даже в толпе бросался в глаза своим ростом и высокомерной посадкой головы, от которой никогда не мог отучиться, потому что получил ее в наследство от Лины.

Поэтому он уходил со станции по главной улице вместе с другими пассажирами, но ему, в отличие от них, некуда было деться – ни в какую гостиницу он сунуться не смел. Днем он мог зайти в местный ресторан или в библиотеку, однако ночью каждый раз нужно было изобретать, где провести пару часов, не привлекая внимания. Одной ночью он вздремнул на каменном полу в церкви, которая, к счастью, была не заперта, а к следующей так устал от недосыпания, что купил на одной из станций ватное одеяло и, попав в четырехчасовый перерыв между вечерней и утренней электричками, отправился в городской парк, завернулся в одеяло и проспал три часа под кустом. Его разбудила любопытная собака, которую хозяйка вывела на прогулку на рассвете. Хозяйка собаки, которой пришлось объяснить, что он опоздал на последнюю электричку, а знакомых у него в их городке нет, тут же предложила ему доспать до утра у нее, пообещав ему чашку кофе с чем-нибудь вкусненьким. Мы так хохотали, когда он изобразил мимику этой дамы, прозрачно намекавшей на что-нибудь вкусненькое, что я наконец спустилась с облаков на землю.

– А есть ты не хочешь? – спросила я, вдруг осознав, что мы проговорили уже полночи.

– Очень хочу, – сознался Марат, – но у тебя небось ничего нет?

– Ты что? Мне заказ из супермаркета принесли. Там наверняка найдется что-нибудь вкусненькое.

– Может, ты и воду для ванны нагрела?

– Конечно, нагрела.

– Вот умница! Давай наполним ванну и пойдем есть.

Когда мы вернулись из кухни, розовый бассейн в ванной был почти полон. Мы влезли в него, и Марат включил подачу воздуха в трубы – вода забурлила и вспенилась. Обниматься в пенистой воде оказалось еще приятней, чем в постели, почти так же, как в самолете.

Когда мы немного отдышались, я сказала:

– Я долго думала, за что на нас снизошла такая необыкновенная любовь, которая разрушила и твою,