Как, интересно, он мог случайно там подвернуться? Может, когда случайно узнавал о трудностях Нюры? Но я на время отложила выяснение всех его случайностей – я была так счастлива при виде своей установки, будто встретила безвозвратно потерянного старого друга.

Собственно, так оно и было – эту установку придумали и сконструировали мы с Линой, и нами была запланирована целая серия работ, которую возможно было выполнить только на ней. Полностью переменив жизнь по приезде в Цюрих, я тогда махнула рукой на наши грандиозные планы, повторяя про себя: «Нельзя требовать от жизни слишком многого».

– Это – памятник Лине, – сказала я и заплакала от радости.

– Только не воображай, что я позволю тебе занимать помещение и тратить энергию безвозмездно, – сурово сказал Марат, утирая мои слезы рукавом. – Наряду со своими исследованиями ты будешь выполнять мои заказы.

– Эксплуататор! – горько пожаловалась я, утирая его рукавом не только слезы, но и сопли. При этом я поцеловала руку, торчащую из рукава, рука щелкнула меня по носу, в отместку я поймала зубами обидевший меня палец и больно его прикусила. Палец рванулся наружу, но я его не выпустила, а сильно стиснула губами и втянула глубоко в рот, плотно обхватив языком.

– Ты сводишь меня с ума, – глухим голосом сказал Марат. – Скорей поехали домой.

По дороге, глядя на зашкаленный спидометр, я осторожно предупредила:

– Будет обидно разбиться именно сегодня.

Марат сверкнул на меня серым глазом:

– Ты сама виновата, – и скорость не снизил.

Наверно, я действительно была виновата, однако это не помешало нам славно отпраздновать мой день рождения вдвоем. А когда Сабинка в сопровождении Нюры вернулась с тенниса, мы поставили на стол именинный торт и зажгли свечи. В честь праздника мы даже позволили Сабинке пригубить глоток вина, после чего она немедленно заснула.

– У меня есть для тебя еще один совершенно особый подарок, – объявил Марат, сунув руку в верхний карман пиджака.

– Надеюсь, не бриллиант?

– Нет, нечто поинтересней. – И он выложил на стол два билета в местный киноклуб, свято чтивший память бывшего почетного резидента Кюснахта доктора Карла Густава Юнга. – Сегодня там премьера нового голливудского фильма «Опасный метод» о роли Сабины Шпильрайн в распре между Зигмундом Фрейдом и Карлом Густавом Юнгом. Представляешь, какая драка возникла у кассы – все жители Кюснахта жаждут первыми увидеть этот фильм.

– Потрясающе! А как надо одеться в этот привилегированный клуб?

– Для первого раза поэлегантней.

Я потащила Марата в свою гардеробную комнату – ей было далеко до ее тезки у бывшей Маратовой Марины, но кое-что привлекательное там висело:

– Выбирай! Ты лучше меня в этом понимаешь.

Марат выбрал короткое бежевое платье с квадратным декольте и к нему длинное золотисто-коричневое кружевное пальто. И, слава богу, на этот раз мне наконец представился случай надеть светлые туфли-лодочки на высоких каблуках. Ходить на этих каблуках я была способна только благодаря ежедневным тренировкам в гимнастическом зале, который Марат первым делом обустроил в правом крыле первого этажа.

Восхищаясь собой, я покрутилась перед зеркалом – в этом наряде я выглядела потрясно, но чего-то не хватало.

– Жаль, что я не подумал про бриллиант, – сокрушенно пожалел Марат.

И тут я вспомнила про изумрудное ожерелье, давно похороненное и забытое в недрах серебристой сумки. Я достала с полки сумку и вытащила ожерелье из секретного кармана:

– Оно и вправду мое?

Марат застегнул ожерелье у меня на шее:

– Хорошо, что я купил его тогда, сейчас я бы уже не мог себе этого позволить.

С ожерельем мой костюм можно было посылать на любой показ мод.

– Помчались, – приказал Марат. – Жалко будет, если мы приедем так поздно, что ты не успеешь покрасоваться перед членами клуба!

– Ты хочешь сказать, что эта премьера не для всех желающих, а только для членов клуба?

– Ты понимаешь, что сегодня – мировая премьера этого фильма в память о Юнге. Неужели на такую премьеру можно впустить всех желающих?

– Значит, мы с тобой – члены клуба?

– Со вчерашнего дня – да.

И мы помчались. Наше появление в клубе вызвало нечто вроде дуновения ветра в поле овса: гул голосов затих, и многие головы повернулись в нашу сторону. Возможно, это было потому, что все остальные друг друга знали, а мы были новенькие, но я тешу себя мыслью, что мы выглядели впечатляюще. Выпив в баре по бокалу кампари, мы прошли в зал сквозь строй любопытных взглядов.

Первые же кадры оглушили меня, как пощечина – пощечина всему, над чем я работала эти шесть лет. Замечательная красавица Кира Найтли изображала отвратительную истеричку, в которой не было ничего от моей Сабины. Я как-то невольно присвоила Сабину – она, конечно, была Линина, но Лина умерла и оставила ее мне в наследство. Я так долго и мучительно обрабатывала рассказы Лины о Сабине, что свыклась с мыслью о своем соучастии в их особых отношениях.

Выпендриваясь перед Юнгом, Сабина на экране рассказывает, как отец избил ее в четыре года в какой-то темной кладовке. Мне хотелось вскочить и закричать: «Отец Сабины обожал ее и никогда пальцем не тронул. Он бил только ее маленьких братьев – из сочувствия братьям и выросла ее истерия!» А на экране из этих выдуманных отцовских побоев в Сабине вырос какой-то монстр, в котором мазохизм переплетался с эротоманией. Линина Сабина была нежная, чуткая и человечная. Но авторы фильма не знали ни Сабину, ни Лину. Они и Юнга не знали, он у них ходит по экрану как заводная кукла, лишенная всяких эмоций. И хоть его отношения с Фрейдом изображены в фильме довольно точно, их спокойные беседы хорошо воспитанных джентльменов не дают никакого объяснения странной вспышке взаимной ненависти, разрушившей их многолетнюю взаимную любовь.

Из переписки Фрейда с Юнгом вырастает картина не просто взаимной любви, а какой-то ненормальной страсти. Что же привело к такому разрушительному взрыву, чуть не погубившему всю идею психоанализа? Но искажение отношений Фрейда с Юнгом не задели меня так, как пронзило мою душу искажение отношений Сабины с Юнгом. Когда дважды повторилась отвратительная сцена, в которой Сабина, привязанная за руки к спинке кровати, восторженно вопит под ударами ремня, прочно зажатого в руке Юнга, мне стало не по себе.

Никак нельзя объяснить, зачем он это делает – хлещет ее ремнем, многократно и с оттяжкой: он сам, что ли, а не только она, получает от этого сексуальное удовольствие? Я внимательно прочла и детально изучила дневники Сабины и всю ее многолетнюю переписку с Юнгом – там не