А почему бы и нет?

– На, – улыбается, – бери.

Тем более что он все равно собирается его переписать. С моей поправкой.

Сворачивает в трубочку. А если развернуть с другой стороны, то почему-то портрет маршала Жукова.

Ромка, когда афиширует свою книжку, то еще и добавляет – и книгу моего товарища! Берите, господа, берите. Не стесняйтесь!

А я Ромку рекламировать пока не решаюсь. Как-то еще не освоился.

Сегодня Ромка пойдет в «Россию», а я – в «Насиональ». А завтра наоборот.

– Привет, – улыбается, – Сене и Юре.

Лена забодала пудру – и всего за семерик. И теперь переживает: наверно, продешевила.

Села со мной рядом на ящик – и сразу же выглянуло солнышко.

А там, наверху, – другое.

«На трехколесном велосипеде (рассказывает) крутит педали девочка. И рядом шагает дед.

Дедушка ее подтолкнул – и девочка уехала далеко вперед.

Девочка недовольна. Она хочет ехать сама.

Поворачивается и кричит:

– Деда, меня не надо было толкнуть!»

Я беру Ленку за плечи и среди ящиков у нашего овощного усаживаю ее рядом с собой на обложке.

И никаких псевдонимов.

Я думал, это мужик. А это, оказывается, негритянка. Килограммов под сто. А может, и под все сто двадцать. И вместо юбки – штаны. И что-то мне по-своему все чешет и чешет. И кивает на мой чемодан.

Все повторяет: тэйбл, тэйбл… И так ослепительно улыбается.

Прохожий останавливается и приходит мне на помощь. Оказывается, с чемоданом здесь стоять не положено. А можно только со столом. И если я сейчас не уйду, то она меня оштрафует.

Я говорю:

– Сенк ю… экскьюз ми… вери вел… ай эм рашен… бук…

Ну, и надыбал у корейцев короб из-под апельсинов. А может, у китайцев. Напрокат. И на короб поставил плашмя чемодан. А сверху еще замаскировал клеенкой. Ну, чем не тэйбл?

Но номер не прошел.

Минут через пятнадцать снова подходит и грозит мне пальцем. И чуть ли не в полпальца маникюр. Сам палец коричневый, а маникюр почему-то фиолетовый.

И больше уже не улыбается. Зря, что ли, у нее на ляжке кобура.

Вот и пришлось тащиться на Восьмую вест. Здесь у них барахолка.

Я ожидал толпу, а тут даже никто не толкается. Всего два-три человека. Зато барахла – несколько километров…

Он и она. Похоже, супружеская пара. Торгуют мебелью. Уже немолодые.

Я говорю:

– Здравствуйте. Вы понимаете по-русски?

Поворачивается к мужу:

– И он еще меня спрашивает!

Я говорю:

– Мне нужен стол.

– Вам, – интересуется, – какой – из мрамора? Или для гостиной?

– Желательно, – говорю, – переносной.

Поворачивается к мужу:

– Принеси человеку стол.

Приносит какую-то складную рухлядь. И страшно тяжелую. Килограммов на десять.

– Нет, – говорю, – не пойдет. А полегче не будет?

Поворачивается к мужу:

– Принеси человеку полегче.

Приносит теперь металлический. (Тот был деревянный.) На этот раз полурухлядь килограмма на четыре. Пойдет.

Жадно ловят мой взгляд. И чувствуют, что возьму.

– Мы, – говорит жена, – уступим вам за копейки. – И смотрит на мужа.

Муж говорит:

– Всего за десять долларов.

Вытаскиваю из сумки одну из своих книжек. Ту, где отчетливее харя.

– Я, – говорю, – писатель. И мне нужен стол.

Подумал и зачем-то добавил:

– Для торговли.

Тоже му…к.

Смотрит на харю и сверяется с моей.

Улыбается:

– Похож.

Муж уже раздвинул у стола ножки.

Жена любуется:

– Вы можете его покрасить. И будет красавец.

Теперь любуются оба.

Я говорю:

– Пять.

И сам испугался своей наглости.

Жена говорит:

– Ладно. Берите за семь.

Муж протестует:

– Нет. За восемь.

Жена теперь любуется мной:

– Какой симпатичный писатель. Пусть берет за семь.

Муж смотрит на жену и презрительно отворачивается.

Отслюниваю и пересчитываю еще раз. Не передать бы лишнего.

Жена чуть ли не кланяется в пояс и желает мне счастливого бизнеса. Муж ей уже все простил и тоже присоединяется.

На прощание приветливо улыбаются.

За сделкой издали следил еще один еврей. Когда две стороны работают – третья не лезь: святая святых. Но после отбоя сразу же вмешался. Похож на артиста Весника.

– Чем, – спрашивает, – промышляете?

– Вот, – говорю, – торгую своей книгой. Приехал из России.

Может быть, купит и ликвидирует часть моей глупости.

Листает.

– Всего, – говорю, – три доллара.

Опять мудак. Сказал бы лучше два.

– Да, – говорит, – интересно.

Он, правда, русские буквы уже начинает забывать. Некогда. Так, иногда пробежится по газете. Но как надо было торговаться, может мне объяснить.

Оказывается, нужно сразу заламывать доллар. И на трех бы, уверяет, сошлись.

– А вообще-то, – улыбается, – гарбич.

Гарбич значит по-ихнему говно. Не то чтобы говно. А так. В машину для мусора.

– Да я и сам уже понял. Дал, – говорю, – промашку.

– Бывает. – И все продолжает улыбаться.

И вдруг лезет себе в карман и сует мне бумажку. Наверно, доллар.

– Бери, бери… На счастье…

– Да что вы, – говорю, – зачем… – но бумажку не выпускаю. И все пытаюсь ему всучить свою книжку.

Так и не взял.

Я разжимаю кулак и вдруг разворачиваю пятерку. Мой тэйбл мне обошелся всего в два доллара.

И все-таки странно. У нас, если ты му…звон, тебя еще вдобавок и ограбят.