Мне отслюнила трояк, а Элику за его «Мадам» – чирик. И мы с Эликом оба улыбаемся.

– А как ты думаешь, – мы уже перешли с ним на «ты», – сколько стоит этот словарь?

– Да, – говорю, – долларов двадцать.

– Да ты, – говорит, – что, смеешься?..

И оказалось, что стольник.

Я их потом Коле прогнал, наверно, не один десяток. И оказался прав. От восемнадцати и до двадцати трех.

Анатолий Наумович Рыбаков как-то позвонил моей маме и попросил ее подбросить ему сюжет.

Оказывается, еще в начале двадцатых мама была пионервожатой, а юный пионер Толя руководил у нее в отряде звеном.

Мама ему говорит:

– Я, Толя, уже все забыла.

И так ему ничего и не подбросила.

А если бы вдруг позвонил Варлам Тихонович Шаламов и для своих «Колымских рассказов» попросил бы подкинуть пару-другую деталей, то интересно, рассказала бы ему мама про свою любовь к правой руке «Мальчика из Уржума» Ивану Петровичу Светикову?

Но в «Тяжелую минуту жизни» мама мне все-таки раскололась.

А легендарный «Наумыч» уже, наверно, давным-давно всех обзвонил.

– А ты чего тут, Михайлов, делаешь? Михайлов – и приехал к жидам?!

Уже успел прочитать на обложке. И тоже борода. Но только не лопатой, а ухоженная.

– А что, разве, – улыбаюсь, – нельзя?… – и тоже, в свою очередь, дуркую, – я, – говорю, – больше не буду.

И Элик за меня сразу же заступился.

– Тебе, – спрашивает, – чего? – и так это, по-московски, уже было заделал ему «шмазь». Но в последний момент запричесывался.

– Ты, б. дь, смотри. Я тебе так с нами разговаривать не советую.

И упирает руки в боки.

Я Элику говорю:

– Да это он так. Пошутил.

Зато Элик не шутит.

– Пускай, – говорит, – извиняется.

– Вот видишь, – это я уже Бороде, – испортил человеку настроение.

Хорошо еще, к Элику подошел клиент. А так бы пришлось Бороде извиняться.

А сам все еще хорохорится. Не то чтобы обосрался. А так. Малость не подрассчитал.

– Да ты, – я его успокаиваю, – не огорчайся. Бывает.

И жмет мне петушка.

– Роман.

Вот это другое дело.

– Ну, как там, – спрашивает, – в России? Ты не из Питера?

– Из Питера. Все, – улыбаюсь, – нормально. Воруют. А сам-то не из Москвы?

Оказывается, из Новосибирска.

– Деревня, – улыбается, – крестьяне…

– Ну, да, – говорю, – Мамин-Сибиряк.

Смеется. И не совсем понятно: гондон или не гондон?

Такую вот мне Ромка загадал загадку.

Кивает на мою книжку и тоже как будто озадачивается.

– Надо, – говорит, – ознакомиться поближе. Не возражаешь?

– Конечно, – говорю, – надо. Возьми, почитай.

Хватает и засовывает ее к себе в сумку.

– Завтра, – улыбается, – принесу.

На следующий день приносит и сейчас мне поставит оценку.

– Ты знаешь, старик, не ожидал.

Похоже, что не врет.

– Ну, давай, – говорю, – подпишу.

И вынимаю фломастер.

– В следующую пятницу, – приглашает, – приходи.

Он еще уточнит.

Оказывается, в Колумбийский университет. В тот самый, где, если мне поверить, я «буду раздавать в фойе подарки студентам». А если поверить печати, то буду теперь этим студентам еще и «читать лекции». Так обо мне потом напишут в энциклопедии самиздата.

Подходит пожилой еврей. Жует чебурек.

Смотрю на чебурек и, испытывая напряжение, морщусь. Как бы не накапал на книжки.

Бросает бумажку из-под чебурека прямо на тротуар и вытирает платком губы.

Вдруг сообщает:

– Я у тебя возьму все. Россиянам, – улыбается, – надо помогать… Сколько они у тебя?

И теперь все никак не могу сосредоточиться. Как-то сразу с чебурека не переключиться.

На проводинах я по пьянке рвал на груди рубаху. Что «буду все бодать по номиналу!» Только вместо «рваного» – бакс. Может, все-таки попробовать? А чем черт не шутит?!

– Один… – и складываю все три книжки вместе, – плюс три… да плюс пять… ну, сколько… – и так скромно потупился, – девять…

Уже достает, и похоже, что червонец.

Лезу в карман и вытаскиваю на сдачу доллар. Сначала бы не помешало подписать. А вдруг раздумает?

Подписываю. Оказывается, Иосиф.

– Мне ваш Иосиф, – улыбается, – вот тут… – и проводит рукой по горлу.

А сам он из Таганрога. И доллар брать не стал.

Разворачиваю червонец и машинально ищу цифру десять.

– Да ты не бойся, – смеется, – не фальшивые.

– Извините, – говорю, – такая привычка.

Ромка меня защищает:

– Человек только-только из Совка.

Вынимает из сумки свою книгу и начинает ее рекламировать.

Против моей на вид – ну, просто «принц и нищий»: мелованная бумага и сразу на двух языках, на русском и на английском. Проиллюстрирована картинами нидерландского художника Роже Ван-дер-Вейдена. Пятнадцатый век.

А моя – гравюрами российского художника Толи Цюпы. Изобретает в Москве экран в защиту от КГБ. Двадцатый век.

Зачем еврею из Таганрога английский язык? Ему хватает и русского.

– Разложишь, – поворачивается к Ромке, – свой товар. Тогда куплю.

Подходит его товарищ. А рядом фургон. Куда-то намылились в рейс.

Не глядя протягивает мне доллар и сует себе за пазуху еще «плюс один».

Подписывать не надо. Просто на счастье.

И Ромка даже как-то спал с лица.

– Вот видишь, старик, какую я тебе приношу удачу!

Шутка ли – целых одиннадцать долларов. И всего за десять минут!

– У вас там, – говорит, – на Невском это же состояние!

– Буду теперь, – улыбаюсь, – миллионер.

Приехал Эльдар Рязанов, и сегодня его выступление.

Рязанов мне как мормышнику Дос Пассос. Но если бесплатно, то я бы еще подумал.