МГИМО было необычайно сложно, путь туда предполагал целый ряд рекомендаций партийных органов. Надо было либо в достаточно молодом возрасте иметь уже бесспорное доказательство желания активно сотрудничать с властью, либо – для более юных – очень ответственного родителя, как определенную гарантию твоей будущей лояльности.

Позднее эту систему дополнила Дипломатическая академия, где к работе за рубежом готовили охочих до нее более взрослых, проверенных сотрудников аппарата. Один из авторов этой книги сам оказался невольно причастным к пополнению ее рядов, правда, в самой малости. Прилетев в 1973 г. в Москву в командировку из Целинограда, где он проводил «третий трудовой семестр» (знаменитые студенческие строительные отряды), он, естественно, зашел в комитет комсомола своего института, членом которого являлся, и был радостно встречен своим приятелем – заместителем секретаря комитета, оставшимся в летнее время, как принято говорить, «на хозяйстве». «Вот и уже два члена комитета, – радостно воскликнул тот, – бежим к ректору!»

Загвоздка состояла в том, что совсем недавний выпускник института – красавец парень только что женился на внучке Л. И. Брежнева и надумал в этой связи поступать в Дипломатическую академию. Но для этого надо было быть как минимум кандидатом в члены КПСС (и то в порядке исключения!), а бедолага не только не был принят в КПСС, но даже его исключили из ВЛКСМ в период флотской службы. Леонид Ильич, широта души которого была всем известна, позвонил первому секретарю райкома КПСС по местонахождению вуза и сказал: «Если достоин – примите». Разумеется, он был достоин! Заседание комитета ВЛКСМ в узком составе (два человека) восстановило бывшего студента в комсомоле, а приемом в партию экстренно занялся партком института, члены которого тоже разъехались в отпуска. Было, что греха таить!

Работа за границей вообще стала заветной мечтой многих, очень многих советских людей. Дело не только в том, что можно увидеть иной мир, и то ограниченно (ну одна, ну две страны), айв укреплении материальной базы своей семьи. Для наших контрактников в столичных городах СССР существовала сеть легендарных магазинов «Березка», в которой заработанные за границей деньги можно было отоварить совсем дефицитным импортом. Продукцию туда закупали, по западным понятиям, иногда бросовую, но на общем нашем фоне она выглядела вполне прилично, да еще ее дополнял и отечественный дефицит. Не случайно на черном рынке чеки «Березки» шли минимум по полтора номинала, да и то в случае крайности.

Наконец, отметим сложившуюся в последние десятилетия советской власти склонность работников аппарата к научной деятельности, вернее, к ученым степеням. Быть кандидатом, а еще лучше доктором наук стало хорошим тоном. Чего стоит только знаменитая защита докторской диссертации начальника ГАИ СССР генерал-лейтенанта Лукьянова. Объявляя отрицательные итоги тайного голосования, председатель совета умер от инфаркта. Пришлось переголосовать. Положительно.

Наличие ученой степени в период развитого социализма стало определенным гарантом твоего будущего. К примеру, уже кандидат наук имел право на двадцать дополнительных метров жилой площади (при средней норме в 9 кв. м). Правда, право пассивное, т. е. реализуемое только при вступлении им в кооператив либо путем снижения ставок оплаты при наличии этой площади. Но для детей руководящих работников оно превращалось в право активное.

Заканчивая раздел, отметим, что был прав уже упомянутый циничный, но умный отец одного из авторов книги, который говорил сыну так: «Никогда не суди об уровне жизни руководящего работника по его зарплате». Очевидно, что система привилегий перекрывала, и многократно, денежный доход. Светлана Алилуева, дочь И. В. Сталина, вспоминает в своих «Двадцати письмах другу» о том, что ее отец годами хранил нераспечатанные конверты со своим жалованьем в письменном столе, а после его смерти эти конверты исчезли. Накопительство тому периоду советской власти было не свойственно, ведь лишившись личной близости к государству, человек лишался практически всего, часто и самой жизни.

Система должностных привилегий довольно долго служила эффективным щитом от коррупции в высших эшелонах бюрократии, ведь рядом был и карающий меч.

Заметные сбои эта защита стала давать позже, годах в семидесятых, когда начался прогрессивный паралич власти в целом. Нам памятны ряды «громких дел» и скандалов, замолчать которые нельзя было даже в условиях глухой информационной блокады. Они как бы готовили психологически наступательный плацдарм для аппарата в эпоху грядущих перемен.

16.3. Советская культура и ее номенклатура

Мы уже много говорили о роли наиболее образованной и критически мыслящей части общества России XIX в. в трансформации его идеологии. С точки зрения изменения экономики она как бы готовила психологическую почву индустриализации и коллективизации.

Не случайно Н. Г. Чернышевский, например, был не только переводчиком трудов Давида Рикардо, но и их критическим комментатором. Школа Рикардо, наиболее авторитетная в XIX в., навлекла на политэкономию ярлык «мрачной науки». Будучи человеком сугубо честным и добросовестным, Рикардо не только не скрывал жестких объективных проблем своего века, но и субъективно страдал от неразрешенных противоречий собственной теории. Как бы ни пытались их сгладить, нивелировать его преданные, но не слишком одаренные ученики или те, кто таковыми себя считали, лик буржуазной экономики оставался весьма суровым.

Н. Г. Чернышевский, критикуя Рикардо, и сам (с позиций православной духовности) не замечал того, что закладывал традиционную идеологическую модель существования общества: мрачное сегодня, но неизбежно светлое завтра. Чего стоят одни сны Веры Павловны (не дай бог, приснится такое!). От христианской идеологии эта модель отличалась лишь тем, что светлое завтра достижимо не на небе, а на земле. Стоит лишь немного потерпеть и много потрудиться.

Именно эта футуристическая схема и легла в основу советской официальной идеологии. Классическая российская триада «За бога, царя и отечество!» после «великого перелома» начала 30-х гг. практически осталась неизменной. Только бога заменило «светлое будущее», а остальное в новой редакции звучало так: «За Родину, за Сталина!» Поэтому упреки в отсутствии преемственности дореволюционного и советского общества России надо признать облыжными. Она налицо.

Почти разгромив церковь физически, новое государство незамедлительно создало ей замену в лице партийного идеологического аппарата. Отрекшись от Святой троицы, мы сразу ее восстановили, канонизировав Маркса и Энгельса в качестве Бога-отца и Святого Духа, а затем Ленина в роли Христа. Попытка разрушить классическое триединство добавлением культа Сталина испытания временем не выдержала.

Преемственность старого и нового можно наблюдать и в том, что начиная с Петра I цари стояли во главе не только светской, но и духовной власти, опираясь на Священный синод. В Советской России, наоборот, глава партии фактически возглавлял государство.

Но отличие есть, причем принципиальное. Если при самодержавии на наших необъятных просторах достаточно мирно соседствовало множество религий при примате православия, то теперь вера культивировалась только