— Пытаетесь притянуть его за уши, мистер Аллейн?

— Да его и притягивать не надо, Братец Лис. Он же готовенький, этот Эрни. Взгляните на него. Вот он стоит, в костюме Шута, все готово. Пылают факелы. Играет скрипка. Прямо тебе Королевский шекспировский театр на Эйвоне. Или театр пантомимы в Паддлтоне. Еще секунда — поползет занавес, и появятся актеры в котурнах… Но что это? Актеры — то бишь Андерсены — не слушают музыки и чем-то сильно взволнованы. Надо же, и это в самый ответственный момент, когда зрители уже истомились от нетерпения… Кто же им помешал?

— Лицедей.

— Ага, Лицедей. Ни дать ни взять — бог отмщения. Миссис Бюнц его подвезла. И старичок, по словам его же сыновей, прямо рвал и метал. Вылез из авто — даже спасительницу не поблагодарил — и принялся за дело. Слов даром не говорил. Даже если он и упоминал об этих проделках с запиской, то для нас это уже не важно. Итак, он в буквальном смысле слова набросился на Эрни, сорвал с него одежду, заставил поменяться костюмом с дублером и быстро вытащил всех на сцену. Допустим. И что же при этом чувствовал Эрни? Тот самый Эрни, чью любимую собаку старик порешил, тот самый Эрни, который хитростью добился главной роли в этом доисторическом балагане и потом так бесславно ее потерял? Что мог он чувствовать?

— Думаю, у него руки чесались, — сказал Томпсон.

— И мне так кажется.

— Да уж, — сказали Фокс, Бэйли и Томпсон в один голос. — Ну. Допустим. И что?

— Начинается представление, Эрни размахивает мечом, который сам перед этим наточил до остроты бритвы. Этим мечом он поранил старику руку во время последней репетиции, и это, кстати, была для него самая первая кровь. Теперь он вымещает злобу на чертополохе. Как истинный Разгонщик, он расчищает площадку от чертополоха хорошо наточенным мечом. Надо же — прямо речевое упражнение для Камиллы Кэмпион: «Раз-гонш-щик расчищ-щал площ-щадку от ч-чертопо-лоха хорош-шо наточ-ченным меч-чом…» При этом он прыгает, кривляется и всячески изображает из себя дикаря. А действие танца еще больше распаляет и воодушевляет его — особенно сцена, когда Шуту отрубают голову. Не забывайте, что все это время он так и пышет злобой на Шута. Что же с ним происходит дальше? А ровным счетом ничего такого, что могло бы хоть как-то успокоить его или поднять ему настроение. Напротив, в самый кульминационный момент, когда Эрни увлечен действием и держит свой меч за красную тесемку, сзади к нему подкрадывается Ральф Стейне и вырывает у него из рук меч. Это вызывает у Эрни бурю негодования, и он бросается за обидчиком в погоню. Стейне прячется таким образом, что зрители его видят, а Эрни не замечает и пробегает мимо него в арку, думая, что тот покинул двор. От гнева его уже просто трясет. Саймон Бегг говорит, что он был почти невменяем. Стейне, решив, что уже достаточно пошутил, тоже выбегает через арку и возвращает Эрни меч. То есть если рассмотреть поведение Эрни под таким ракурсом, то получится картина непрерывно возрастающего гнева, не так ли? Сначала собака, потом пораненная рука, потом гусь, крушение надежд, нападки Лицедея, украденный меч. По нарастающей.

— И что же в завершение? — задумчиво проговорил Фокс.

— А в завершение он сделал из пьесы реальность. Точнее, из ее кульминации.

— Ого-го! — воскликнул Бэйли.

— То есть отрубил голову своему отцу.

— Эрни?

— Эрни.

— Господи Иисусе, так, значит, это все-таки Эрни?

— Нет.

— Но послушайте, мистер Аллейн…

— Нет, это не он, потому что когда он отрубил старику голову, тот был уже мертв.

Фокс по своей привычке удовлетворенно взглянул на подчиненных. Он словно хотел обратить их внимание на непревзойденное мастерство старшего инспектора.

— Слишком мало крови, — пояснил он. — На их одежде.

— А если это было сделано с какого-то расстояния? — предположил Бэйли.

— Маловероятно.

— А еще какие причины, сэр? Кроме того, что никто не был забрызган кровью? — спросил Томпсон.

— Если бы это случилось в том месте, где его нашли, то на земле было бы гораздо больше крови.

Бэйли вдруг воскликнул:

— Ага!

Фокс посмотрел на него исподлобья.

— Что такое, Бэйли? — удивился Аллейн.

— Послушайте, сэр, вы хотите сказать, что убийства не было вообще? Что старик умер сам от сердечного приступа или от чего-нибудь еще, а Эрни только собирался его убить? Уже после? Или что?

— Это первое, что приходит в голову. И эта версия с успехом может служить прикрытием для истинного положения вещей.

— Думаете все-таки, его убили?

— Да.

— Прошу прощения, — вежливо вмешался Томпсон, — но можете ли вы сказать, каким образом?

— У меня есть одна идея, но это пока только догадка. Вскрытие должно подтвердить.

— То есть его убили, он успел застыть, и только после этого ему отрубили голову, — сказал Бэйли и добавил совсем для него не характерное: — Подумать только…

— Вряд ли он пал от меча Разгонщика, — вздохнул Томпсон. — Здесь кроется что-то другое.

— Меч Разгонщика здесь ни при чем, — подтвердил Аллейн. — Это была коса.

— О боже! И он был уже мертв?

— Мертв.

— Боже…

Камилла сидела у окна. Во двор гостиницы зашел Ральф и, задрав голову, встал под ее окном. Руки он держал в карманах, хотя на улице вовсю светило солнце. Кажется, Камилла читала.

Ральф слепил снежок и запустил им в окно. На стекле получилась разлапистая белая клякса. Взглянув вниз, девушка распахнула окно.

— Ромео, мой Ромео, — произнесла она. — Ну как ты мог, Ромео?..

— Не помню, что там полагается отвечать… — отозвался Ральф. — Лучше спускайся ко мне, Камилла. Нам надо поговорить.

— Хорошо. Подожди меня.

Он принялся терпеливо ждать. Из боковой двери гостиницы вышли Бэйли и Томпсон, поздоровались с ним и по кирпичной дорожке удалились в сторону конюшни. Затем выглянула Трикси и стала вытряхивать тряпку. Заметив Ральфа, она улыбнулась, и на щеках ее появились ямочки. В ответ он церемонно приложил руку к козырьку. Она кивнула.

— Подрулите-ка сюда, мистер Ральф, — велела она.

Он нехотя прошел через двор.

— Да будет вам дуться, — сказала Трикси. — Ну что вы так смотрите — не бойтесь, авось не укушу. И вообще, не берите вы в голову. Ничего я ей не сказала и говорить не собираюсь. Только мой вам совет, мистер Ральф: скажите девчонке сами, и тогда промеж вами не будет секретов.

— Ей же всего восемнадцать, — пробормотал Ральф.