Удивительно, что она, Люси Мур, вот-вот должна уйти в монастырь. Только ей самой понятно значение этого шага. «Всё, всё ради Иисуса!» Правда в том, что она отдает себя Ему со всем страстным пылом невесты!

По совету своего духовного наставника она написала Эдварду и в следующую субботу была поражена его ответом. Ибо ответом было не письмо, а визит – да, персональный визит каноника.

– Я должен был приехать, Люси, – начал он, едва отдышавшись после торопливого приветствия. – Я занят. Чрезвычайно занят. В четыре у меня встреча в епархии, но я просто обязан был приехать. – За последние несколько лет его манера несколько изменилась – под маской надменности скрывалась неуверенность в себе, обходительность граничила с напыщенностью. – Что такое ты пишешь в этом письме? – продолжил он, с укоризной поднимая брови, и вытащил из кармана письменное свидетельство. – Это, конечно же, несерьезно?

– Абсолютно серьезно, – уверила она, спокойно глядя, как он усаживается в кресло-качалку, теперь единственное безопасное место для сидения в кухне.

Визит Эдварда удивил ее, но не вызвал никакой тревоги. Прошли те дни, когда бедность обстановки заставляла Люси краснеть. Нет, теперь она принимала эту бедность – бедность, которую проповедовал Христос.

– Не может быть, чтобы ты всерьез этого хотела, моя дорогая Люси, – возразил каноник, обмахивая лицо письмом – он слишком быстро поднялся по лестнице, а в последнее время его беспокоила печень, – или, по крайней мере, не совсем понимаешь, извини, конечно, что тебя ждет. Ты знаешь, как там тяжело?

– Да уж не тяжелее, чем я привыкла. Устав мне объяснили. Кроме того, я готова к лишениям ради Господа. – Люси говорила спокойно – спокойно и отстраненно.

– Весьма похвально. – Он снисходительно посмотрел на нее. – Но, право, Люси, в твоем возрасте тебе не стоит об этом мечтать.

В ее возрасте! Не намекает ли он этой фразой на некое отклонение от нормы? Ей всего лишь сорок два. Нахмурившись, она собралась ответить, но он поспешно заговорил:

– Хочу кое-что тебе сказать. Последнее время тебе приходилось очень трудно, дорогая моя. И ты с честью справилась с испытаниями. Женитьба Питера, едва ли не бегство из семьи – что ж, даже для меня это стало неожиданностью. И такой молодой! Что ж… это всего лишь закон природы. Да и святой апостол Павел утверждает: «Лучше вступить в брак, нежели разжигаться»[28]. В любом случае тебе пришлось бы расстаться с сыном. Рано или поздно, какая разница? Не так уж и рано на самом деле. В наше время в Испании женятся очень молодыми. Они там рано созревают, особенно девушки. Да, я видел, как они венчаются в четырнадцать. Питер к тому же составил великолепную партию. Красивая девушка из католической семьи – прелестная, просто прелестная, – каноник явно смаковал это слово, – и притом богатая. А какое хорошее начало для юноши – прекрасная лондонская практика! Он пишет мне, что дела у него идут отлично, в сущности, он имеет дело с родовитыми клиентами. Питер у нас энергичный молодой человек! Пройдет несколько месяцев, и он сможет тебя обеспечивать. Ты, разумеется, много сделала для него, и, если проявишь немного терпения, он отплатит тебе той же монетой. – Откинувшись на спинку кресла, Эдвард выбросил вперед мягкую белую руку. – Pax vobiscum![29]

Весь его вид словно говорил: «Так-то! И где здесь повод для огорчения?»

– Не думаю, что этот вопрос имеет отношение к прошлому, – с удивительной кротостью произнесла она. – Меня волнует будущее.

– Да-да, дорогая моя. На столь поспешный шаг тебя могло подвигнуть естественное чувство обиды, задетое самолюбие. То есть, хочу сказать, брак заключили у тебя за спиной. Но, видит Бог, я не приложил к этому стараний!

Она медленно покачала головой, предлагая свой неопровержимый аргумент:

– Ты до сих пор плохо меня знаешь, Эдвард! Сейчас это означает для меня все. В нашем Господе я нашла счастье, невыразимое счастье.

Странное дело, но при ее словах прелат отпрянул, как испуганная лошадь, потом с сомнением посмотрел на нее сверху вниз.

– Да-да, – вновь произнес он, на сей раз успокаивающе, и после паузы добавил: – Ну допустим, тебе хочется уйти в монастырь – но ты подумала, какая это жертва? – Он поджал губы. – Не так просто отказаться от мира, как ты думаешь.

Чуть раскрыв губы, Люси задумалась о том, что такое «мир»: трущобы, эта квартирка, беспросветная рутина ее жизни.

– Я могу от него отказаться, – ответила она более кратко, чем намеревалась. – И откажусь.

– А к жизни в монастыре, – здраво настаивал каноник, – лучше привыкать постепенно, с юных лет. В твоем возрасте ты столкнешься там… да, с унижением.

– Мало ли я здесь вижу унижений? – безо всякой горечи спросила она. – Разве не поняла я, что в жизни нет ничего, кроме любви к Богу?

– Ты могла бы служить Богу здесь, в миру, – слегка покраснев, предложил Эдвард. – Мы, священники, так и делаем.

– Для меня существует всё или ничего, – сразу же твердо возразила она. – Меня призвали свыше.

В недоумении глядя на нее, он вспоминал о тех днях, когда она, модно одетая, сияющая и довольная, навещала его с маленьким сыном. Как бы отговорить ее от этой… да, от этой глупости?

– Что на тебя нашло? – пристально разглядывая Люси, вздохнул он наконец. Его губы изогнулись вдруг в самодовольной улыбке, и, вспомнив, что ей всегда нравились его маленькие забавные истории, он сказал: – Надеюсь, у тебя не было видения, как у пожилой леди, которая на днях приходила ко мне. Это была мисс Мактара, – возможно, ты ее помнишь. – Помолчав, он в присущей ему манере облизнул губы. – Она состоятельная, одна из моих лучших прихожанок, и чрезвычайно набожная. «Каноник, – в большом волнении обратилась она ко мне, – у меня было благословенное видение. Я узрела Бога Отца и Бога Сына! Вчера вечером после ужина я увидела их так же ясно, как вижу сейчас ваше преподобие». Понимаешь, я хорошо ее знаю, она по вечерам любит выпить винца. «О-о, – сказал я. – Это было после ужина? И сколько же портвейна вы выпили?» – «Только два стакана, каноник. Никогда не пью больше. Скажите, это было чудо?» – «Два стакана, – повторил я. – Идите домой, добрая душа. Выпейте сегодня три стакана, и вам наверняка явится Святая Троица».

Он добродушно рассмеялся собственной шутке, превосходно рассказанной, однако лицо Люси сохраняло серьезное выражение, и веселость каноника постепенно угасла. Повисла короткая пауза, во время которой он искоса посматривал на Люси, расстроенный тем, что его доброе намерение пропало втуне.

– Будь благоразумной, Люси, – в конце концов примирительно произнес он. – Я никогда не вмешивался в твои дела, но все же я священник и знаю о монастырской жизни не понаслышке. Настоятельно советую тебе не делать этого.

Она взглянула на каноника, располневшего, с пухлыми руками и щеками, лоснящегося от хорошей жизни и сознания собственной значимости. Потом ее мысли быстро переключились на Талбота – худого, изможденного, снедаемого исступленной верой. Она наморщила лоб. Неужели два эти человека исповедуют одну религию? Во всяком случае, она знала, кого выбрать в качестве образца для подражания.