Михаил особо и не расстроился.

Сева предупреждал: младенцы выглядят пугающе. Мутноглазые, сморщенные. А главное, ничего в них разумного – улыбаться не могут, даже толком не видят пока.

– Другое дело – лет через пять, когда ты сможешь повести его на футбол… Хотя какой футбол, у тебя девчонка.

– Ничего, – Томский старался говорить беспечно, – поведу ее в цирк.

– Ох, Мишаня. Да у тебя и без того дома сплошной цирк, – вздохнул Акимов.

Тут он был прав. Кнопка (всегда была с причудами) во время беременности совсем пошла вразнос. Увлеченно добивалась «внутренней гармонии с плодом». Купила домашний мини-фонтанчик, могла часами смотреть на воду. Или предавалась релаксу под странную (но якобы чрезвычайно полезную для пузожителя) мелодию. Училась какому-то особенному дыханию. Мебель переставляла – по фэн-шуй. Тоннами глотала литературу по воспитанию и раннему развитию грудных младенцев. Однако заранее закупить приданое (как советовал практичный Сева) отказалась категорически – боялась сглазить.

И сейчас – не успела родить, а уже полна новых идей: ей обязательно нужны зеленые яблоки, какой-то особенный, низкоаллергенный мед, а еще гомеопатические гранулы, чтоб молока было больше. Ну, и ребенку – кроватка, коляска, распашонки, пеленки, слинг…

– Бери домработницу, – советовал Михаилу Сева. – Или няню. А лучше – обеих сразу.

Но Михаил и без того с некой дрожью предвкушал дочь, нового, пока постороннего человека в доме. А если к ней добавятся еще и чужие тетки – будет совсем беда. Лучше поверить доктору Споку (Кнопка цитировала), что дети – создания живучие, постоянно трястись над ними вовсе не надо. И попробовать справиться своими силами.

…Нина Васильевна рожала хотя и по дорогому контракту, но в клинике солидной, старорежимной. В отделение, где лежали больные с кардиопатологией, посетителей не пускали. Передачки принимали, как в советских фильмах, – через нянечку.

– Но на выписку я договорюсь, чтоб ты в палату поднялся, – щебетала по телефону жена. – А то у меня столько вещей скопилось – сама никак не унесу. Ой, все! Солнышко мое проснулось.

Томский слышал в трубке мяукающие животные звуки и отчаянно трусил. Нет, это происходит не с ним. Просто быть не может, что он – гений, изгой – стал отцом. Обязан теперь быть для дочки примером, а для жены опорой.

Но через неделю неизбежное приперло к стенке: Кнопке с дочкой назначили выписку. Михаил (хотя понимал, что ведет себя несерьезно) даже Севе звонил: вдруг тот поможет, из Америки пораньше вернется?

Однако Акимов расхохотался:

– Нет, друг, не могу никак! Тут в твою новую игрушку сразу несколько корпораций вцепились. Занят по горло, выбираю, кто больше даст. Так что справляйся, папаша, сам.

Ничего не оставалось – поехал в роддом один. Но когда поднялся в кардиологию – палата номер тридцать один, как Кнопка и говорила, – его встретило пустое помещение. Даже белья на постели не имелось, пахло хлоркой, а нянечка с недовольным лицом намывала пол – на нем то ли кровь, то ли рвота.

Заметила Томского, сразу голову в плечи, отступает бочком, бормочет:

– Сейчас, сейчас… я доктора позову.

Михаил увидел: окно распахнуто, шестой этаж. А Кнопка что-то читала ему вечерами про амок, послеродовую депрессию – внезапную и беспощадную.

…Врач едва бросил взгляд на его побелевшее лицо – сразу заорал:

– Спокойно! Все хорошо. Она жива. Все под контролем.

И повторил раз пять, прежде чем Томский понял: Нина приболела. Совсем немножко. Острое нарушение сердечного ритма. С ее диагнозом – обычное дело.

– Сами понимаете: выписка, нервы. А ей волноваться нельзя.

– Где она? – Михаил едва удержался, чтобы не ухватить врача за грудки.

Доктор умело отступил, молвил спокойно:

– В реанимации, отдыхает под капельницей. Но долго держать не будем – койко-места на вес золота. Понаблюдаем пару денечков и отпустим. – Улыбнулся лукаво: – А дочку можете забирать.

– Не понял?

– У родильницы проблемы, но у ребенка никаких патологий нет. Так что девочку вашу уже пеленают. Вы на машине? Автокресло купили?

* * *

Вопросы быта Томский всегда игнорировал. Имелись еда, чистая рубашка – пользовался. Некому было позаботиться – не страдал ни капли. Ел, что находилось, батон хлеба например. Или два батона. Когда увлекался работой, мог, как верблюд, до двух суток на старых запасах.

И вдруг – младенец. А он один, и помочь некому.

Михаил разместил люльку-переноску на переднем пассажирском сиденье. Всю дорогу, пока стоял на светофорах, с удивлением и страхом рассматривал безмятежное спящее личико. И постоянно боялся, ждал: вот сейчас закричит, начнет извиваться. Потребует есть, пить, пустышку, маму. И что тогда делать?

Но юная Леночка милостиво позволила привезти себя домой. И лишь когда поднялись в квартиру, отчаянно разрыдалась.

Томский опасливо извлек дочку из люльки. Попробовал укачать. Малышка абсолютно осмысленно (явно врут, что младенцы почти слепые) взглянула в его лицо и заревела еще громче.

В голове у Михаила метались осколки полезной информации: смесь, бутылочку простерилизовать, растворять при температуре – какой? Уже вылетело. Или ей надо подгузник сменить? Томский принюхался. Пахло подозрительно. Но хотя бы не противно – будто кефир разлили.

И голову ей надо поддерживать как-то по-особому.

Он лихорадочно пытался вспомнить все полезное. Но в голову почему-то лезли мантры для детей. А на глаза попадались книжки для младенцев от одного дня и старше (тут Кнопка суеверничать не стала, накупила целую гору).

Леночка тем временем выпростала из-под одеяльца крошечную лапку-ручонку. Томский с удивлением увидел: на кулачки зачем-то надеты полотняные варежки. Зачем они дома? Осторожно снял. Пальцы – будто щупальца у крошечного осьминога. Или как водоросли, шевелятся бессмысленно, качаются на волне.

А глаза – инопланетные. Мудрые. Словно кроха семи дней от роду еще (или уже) знает – что там, за гранью по имени жизнь. Что будет с ней, и с ним, и со всем человечеством.

Он попытался перехватить ее взгляд. Глупо улыбнулся. Молвил:

– Ну-ка, скажи: «па-па».

Девчушка взглянула с презрением. И разразилась криками. Сейчас они совсем не были похожи на кошачье мурлыканье – скорее на рык разгневанной рыси.

Куда ее положить? Кроватки нет… Томский пристроил дочь в самом дальнем уголке дивана. Помчался на кухню. Дрожащими руками, под вопли разной степени интенсивности, взялся готовить смесь. Вскипятил воду, ошпарился. Первая порция еды вышла с комками. Вторая тоже. Когда наконец соорудил нечто приемлемое и вернулся в комнату, оказалось, что дочка – беспомощный младенец! – благополучно преодолела полтора метра до края дивана и теперь лежит на полу. Продолжает рыдать – тихонечко, безнадежно.