Дмитровка — это улица в Москве, на которой находилась Прокуратура СССР (тогда еще она не называлась Генеральной), и Платонов встретился с новым прокурором республики Михаилом Ивановичем Панкратьевым, который дал ему возможность ознакомиться с делом сына.

В октябре Платонов отправил Панкратьеву и председателю Верховного суда СССР Голякову обширное письмо, в котором изложил свое видение случившегося. Он доказывал, что следствие в 1938 году велось неправильно: «К подростку, к больному мальчику, устанавливаются отношения как к совершенно взрослому, зрелому человеку. Ни один человек, знавший арестованного подростка достаточно хорошо, ни разу не был вызван ни к следователю, ни на суд. Наоборот, к следователю вызывались юноши, лишь очень отдаленно знавшие моего сына (а может быть, и совсем не знавшие его), но зато хорошо знавшие другого подсудимого, Игоря Архипова, ближайшие товарищи последнего. Они, конечно, были заинтересованы в том, чтобы выгородить, защитить своего друга И. Архипова и очернить, оболгать моего сына, что они и сделали». Он утверждал, что Платона «спаивали, одурманивали, провоцировали, разжигали в нем детское самолюбие и мальчишеское влечение к позе», «подговорили сына написать глупое, нелепое письмо, которое по смыслу совершенно беспредметно».

«Видимо, была кому-то какая-то выгода, чтобы развращать, провоцировать и губить советских подростков, повергая их родителей в жестокое отчаяние. Это мое твердое убеждение.

С моей точки зрения, следственный материал в отношении моего сына порочен, и дело, беря его по существу и во всей его глубине, произведено неправильно, с нарушением основных принципов советского государства в отношении детей.

Полтора года, которые мой сын томится по тюрьмам, срок больше чем достаточный, какой только может вынести больной подросток. Поэтому я прошу Вас приговор в отношении моего сына опротестовать, а сына освободить».

Десятого декабря 1939 года Военная коллегия по протесту прокурора СССР приговор отменила и передала дело для дальнейшего расследования. Военный прокурор постановил: «Преступление П. А. Платоновым было совершено в 15 лет. Версию об антисоветской организации он сфантазировал. Необходимо допросить П. А. Платонова и провести психиатрическую экспертизу. Дело направить в ГУГБ для дополнительного следствия. П. А. Платонова немедленно этапировать из Норильского лагеря…»

Платоновы ждали сына в конце 1939 года, в Норильск была послана приветственная телеграмма, но лишь 20 марта 1940 года дело было направлено на доследование, и промедление дорого обошлось заключенному, у которого начались необратимые процессы в легких. Только 4 сентября зэка Платон Андреевич Платонов был привезен в Москву, в Бутырскую тюрьму, на доследование.

Двенадцатого сентября Платон обратился с просьбой к следователю разрешить ему получить «передачу из дома, главным образом, вещевую, так как моя обувь и верхняя, и нижняя одежда настолько износились, что мне придется, идя к Вам на допрос, предварительно обернуться одеялом…». И в тот же день о свидании и передаче для сына попросила Мария Александровна: «Я мать, я не видела своего малолетнего сына 2 1/2 года и я прошу разрешить мне помочь своему сыну и увидеться с ним».

«Дорогой Александр Иванович! — писал Платонов Вьюркову в недатированном письме, но логично предположить, что оно было написано той осенью. — Очень прошу тебя позвонить в Литфонд (мне почему-то тяжело туда ходить). Я подавал туда заявление о выдаче мне материала на пошивку летнего костюма. Но ведь я получил только что костюм, поэтому мне, конечно, не дадут второй (хотя бы и летний). А дело в том, что я жду сына и его надо срочно одеть. Ты знаешь, откуда я его жду и что его нужно прямо сразу переодеть».

Двадцать пятого сентября 1940 года П. А. Платонов был допрошен оперуполномоченным НКВД младшим лейтенантом Кутыревым.

«Все мои показания, данные в 1938 году на следствии, не соответствуют действительности, так как эти показания мною навраны…

Я дал ложные, фантастические показания с помощью следователя, который меня допрашивал, — чего фактически не было, а подписал я эти показания под угрозой следователя, который мне заявил, что если я не подпишу показания, то будут арестованы мои родители.

На Военной коллегии я показал, что писал контрреволюционные письма, но так как заседание длилось всего три-четыре мин., меня больше ни о чем не спрашивали».

«В чем бы ни обвиняли Платона, он уверенно ссылается на свое беспамятство, произошедшее вследствие обострения старой ушной болезни. Нет уверенности, что и этот допрос не был придуман ловкими следователями, которым спустили сверху задание составить уже оправдательный, а не обвинительный документ», — заключила Л. Суровова.

Двадцать шестого октября 1940 года Особое совещание при НКВД постановило: «За антисоветскую агитацию зачесть в наказание срок предварительного заключения. П. А. Платонова из-под стражи освободить».

Прошло больше десяти месяцев со дня отмены приговора и два с половиной года со дня ареста. Платону оставалось жить чуть больше двух лет…

«Он пришел домой ночью. В телогрейке. На третий день своего возвращения из лагеря Тоша приехал с отцом и с матерью ко мне в Переделкино», — вспоминал Виктор Боков.

«Он вернулся из лагерей совсем больным, — рассказывала Е. Одинцову Мария Александровна Платонова, — но успел еще жениться, очень красивый был. Платонов гуляет с ним по Тверскому, придет и говорит: „Мария, невозможно ходить — все оборачиваются, и бабы и мужики“».

«Вернулся Тошка. Как только приехал домой, позвонил, он меня любил: я его нянчила. Прибежал весь обросший, страшный, я его не узнала. Это был столетний старик. Зубы все вставные были, — вспоминала ее сестра Валентина Александровна Трошкина. — Пришел Тоша из лагеря где-то за полгода до войны. Устроился работать, женился. Они жили все вместе на Тверской».

Более подробно и с опровержением слов и В. А. Трошкиной, и М. А. Платоновой («Вполне нормально выглядел. Никаких металлических зубов, как писала в воспоминаниях Валентина — сестра Марии Александровны, у него не было») эта история была рассказана в недавнем интервью, которое жена Платона Тамара дала исследовательнице Н. М. Малыгиной в 2009 году:

«Он, когда приехал, просто боялся кому-то звонить. Он первое время из дома не выходил. Тогда я ему позвонила. Мы с ним сначала перезванивались, потом начали встречаться. Ему даже семь классов не дали закончить. Он поступил в вечернюю школу рабочей молодежи. Но много пропускал, мы с ним гуляли. Мама почувствовала, что у меня с Платоном назревают близкие отношения, родители мои пошли к Платоновым. После этого Мария Александровна отправила Платона в Ленинград к деду на неделю или на десять дней. Он через три дня позвонил мне: „Встречай завтра. Я выезжаю“. Поезда приходили рано. Я побежала на Ленинградский вокзал, встретила его. Он мне говорит: „Приходи днем, в 12“. Попросил меня взять с собой паспорт. Я взяла паспорт, и мы запросто пошли в загс. Тогда сразу расписывали. Мы и расписались. Идем довольные, счастливые по Тверскому бульвару. Зашли к его родителям. Платон достает свидетельство о браке и показывает отцу. Андрей Платонович с бабушкой нас поздравили. А Мария Александровна даже не вышла. Пошли к моим родителям. Там отметили нашу регистрацию. Но у нас жить было негде — одна комната. А у Платоновых уже была третья комнатка. У них раньше были две комнаты смежные. Но пока Платона не было, они сделали из кухни изолированную комнату. Они ее называли — зеленая комната. Там жила бабушка Мария Емельяновна.