Вернувшись с экскурсии, мы застали стол уже застеленным белоснежной скатертью. Розы из банки были переставлены в большую фарфоровую вазу. Мсье Лоуп накинул замшевую куртку, надел фетровую шляпу и направился к выходу. Мадам Ивет окликнула его из кухни. Он что-то ответил и вышел. А я сидел за столом и наблюдал, как появляются чистые бокалы, плетеная тарелка с нарезанным хлебом. Я предложил свою помощь, но мадам Ивет замахала на меня руками. И я продолжал сидеть. На стол прилетели тарелки с овощами, зеленью, виноградом. Я встал и вышел покурить.

Курил, поглядывая в сторону дома с башенкой…

Появился мсье Лоуп с бумажным пакетом. Он подмигнул мне и показал оранжевую бутылку «Джек Дэниэлс». Мы вернулись в дом.

Еще через некоторое время мадам Ивет принесла и жаркое. Хозяин водрузил виски на стол.

— Ооо… ммм… — скептически произнесла Ивет, взглядывая на бутылку виски.

Она что-то стала говорить, но мсье Лоуп отмахнулся и обернулся ко мне:

— Уи, сольда-а?

— Сольда? — перспросил я.

Он кивнул и ткнул в меня пальцем.

— Уи, вуз эт сольда.

И приложил два пальца ко лбу, козыряя.

Я понял и кивнул.

Женщина еще бегала туда-сюда, что-то приносила, наконец Лоуп громово что-то рявкнул, и она уселась с нами, надев розовую кофточку. Лоуп скрутил своей лапищей пробку и налил себе и мне виски, а жене вина. Мы чокнулись.

Жаркое благоухало специями. Виски было добротное, отдающее дубовой бочкой, дымком.

Мсье Лоуп был как-то мрачно радостен. Его жена с видимым удовольствием потчевала меня. Наверное, им скучно было здесь. Или просто русский из страны Горбачева-Ельцина казался таким диковинным пришельцем. Мсье Лоуп снова налил нам. И мы снова выпили. Что ж… Это было здорово. Беседа пошла оживленнее, беседа с помощью глаз, бровей, рук прежде всего. Язык тела красноречив, да. Можно многое поведать на самом деле. Ивет спрашивала меня о России. Я, как умел, отвечал. Время застолья всегда коварно, кажется, что еле движется, и вдруг глядь — уже прошло. А между этими двумя точками оно вихрится водоворотом. И мы в нем вдруг и оказались вдвоем с Лоупом. Жена с каждым новым тостом сердилась все больше… пока не встала и не ушла. Мсье Лоуп рассмеялся ей вослед, подмигнул мне. Мы еще выпили. Я чувствовал, что вполне контролирую ситуацию. Нам было хорошо. Мадам Ивет все же вернулась к столу — с чайником, потом она приносила чашки, блюдца с вареньем, булочки… Но мы продолжали с Лоупом пить виски. Мадам Ивет осушила чашку чая, еще немного посидела и снова ушла — вроде на кухню… или куда-то еще. А мы с Лоупом добивали вискач. Старик-то был силен, черт.

Мадам Ивет вернулась и налила себе вторую чашку чая, выговаривая старику. Тот ей отвечал насмешливо. А потом сказал:

— Иля комбаттьюн Афханистон.

И кивнул в сторону своей карты.

— Уи? — переспросила она, взглядывая на меня и наморщивая лоб.

Я кивнул.

Старик заговорил про Афганистан, Алжир… Мадам Ивет ему что-то возражала, старик распалялся. И она замолчала и вскоре вообще ушла — вроде на кухню… или куда-то еще. А мсье Лоуп сходил в кухню и вернулся с новой бутылкой вискача.

Я не хотел больше пить. Нет. Ведь не для этого я сюда приехал? А старик распалялся. Лицо его стало кирпичным, как наружная стена его жилища. Глаза наливались свинцом.

И он говорил, говорил, иногда взмахивая рукой и рубя громадной ладонью воздух. Он говорил об Алжире. Я все понимал. Каждое слово. Это был яростный поток слов. Старика прорвало. Мне стало жарко, как будто нанесло самум, пыльную бурю. Внезапно он замолчал и, буравя меня невидящим потусторонним взглядом, плеснул виски в мой бокал и, встав, потребовал выпить. Вот как. Оказывается, и они так делают. Я тут же поднялся. И мы выпили. Сели. Он смотрел на меня сумрачно и ждал.

Тогда и я заговорил.

Мой взгляд упал на этих кошек и вдруг я вспомнил одну черно-белую поездку. И я рассказал о ней все «алжирцу» Лоупу.

Задача была выйти в заданный район к одной крепости. Так. Там должен заседать исламский комитет, то есть партийный съезд намечался. Так. Там действовали отряды партии Гулбеддина Хекматияра. Она так и называлась: Исламская партия. Так. Эту крупную ячейку мы и должны были накрыть. На задание из полка выехали батальон пехоты и разведчики моего друга ротного Александровича. Начмед направил меня командиром нашего медицинского тягача, таблетки, как ее все называли. Так. Я видел, как Александрович, офицер-интеллектуал, что не типично было, знаток языков и литературы, отрабатывал со своими ребятами предстоящий штурм. Роли там были распределены четко: эти снимают часовых, те окружают крепость, по складным сваренным лестницам проникают внутрь. Так. Отрабатывали и быстрый отход в случае неудачи. Война — это труд. Так. Хотя и проклятый. Но там об этом забываешь. Там все этим делом только и заняты.

Прибыли на место ночью. Правда, еще на выходе из полка случился подрыв. Да, духи умудрялись ставить мины у нас под носом. Попалась наша таблетка, никто не пострадал, но ее разуло, слетела гусеница. Так. Не мешкая, я со своим санитаром пересел к разведчикам.

Батальон остановился в пятнадцати километрах от кишлака. Дальше в ночь должны были скользнуть разведчики в кроссовках, налегке, со своими лестницами. Так. Скверно было то, что вечером выпал снег. Люди на нем как буквы — легко читаются противником. Но дальше случилось непредвиденное. Наводчик отказался идти. Так! Его упрашивали, пинали. Бесполезно. Ни в какую. Наводчик нужен был, потому что партийцы не носили с собою партбилеты и могли оказаться без оружия — взятки гладки, так уже бывало. Старший, это был заместитель кэпа, связался с кэпом и тот дал отбой. Вот как…

Утром двинулись обратно. И тут второй офицер разведроты машет со своей машины Александровичу и указывает куда-то в сторону гор. Так!.. И я тоже вижу, как в белом поле движутся черные точки… А это были лишь головы и плечи уходивших к горам мятежников. Удивительно, как их усек тот офицер. Александрович принимает мгновенное решение. Офицер мчится по белому полю на бронемашине далеко вперед, к тем горам, куда катятся бедовые черные головы, а Александрович прямо к ним. Я был на броне с ним. И мы полетели.

Они уходили по открытому кяризу. Есть подземные туннели для воды, а есть открытые. Этот шов посреди степной земли уходил к горам, — с гор ручьи и сбегали по кяризу.

Шов приближался медленно, и вдруг мы оказались уже близко. Так! Наша пушка резанула по этому шву, вверх полетели фонтанчики снега, земли, плеснуло красным. Духи не пытались отстреливаться, они стремились уйти в горы. Там спасение. Так. Но мы не отставали. Они сделали отчаянный рывок, как вдруг сверху тоже ударили из пушки и пулеметов. Там были уже наши. Духи оказались зажаты. Так. Повернули оружие, начали отстреливаться. Но это было бесполезно. И наша машина срезала их огнем, разбрызгивая по стенкам кяриза их жизни. Мы спрыгнули, прячась за бронированную машину. Так. Наш таджик предложил им сдаться. Нет, послышались крики: «Аллаху акбар!» И взрывы. Похоже, они начали подрывать себя. И тогда мы набежали и сразу увидели их. Они были все в черной униформе. Так одевались «черные аисты», пришельцы из Пакистана. Кто-то валялся с вывороченными кишками, с оторванным подбородком, раскуроченным плечом, раскрытой настежь — костями наружу — грудью. А кто-то еще был жив. Мы открыли огонь. Я был с ними, с интеллектуалом Александровичем, с мальчишками в бушлатах. Так. Так. Так. Хотя я врач. А в детстве увлекался птицами. Они и были передо мной — невиданные черные птицы, все как на подбор высокие, плечистые, поджарые… Это уже мы поняли потом, вытащив трупы из кяриза. Они там плавали, в воде и грязи, разматывая кишки и мозги, как мертвые мысли. Приехавшего комбата рвало. Он кричал, думая, что разведчики занимаются мародерством, копаясь в развороченных стынущих трупах. А они искали документы. Я-то к крови со студенческой скамьи привык. Так. Но было во всем этом что-то варварское в самой своей сути. Мы вскрыли шов этой военной земли. И копались в нем. Зачем я это делал, до сих пор не знаю. Я врач. Был врачом. Об этом я никому никогда не рассказывал. Ты, мсье, первый.