Андрей Петрович поморщился – фу, разве этот иностранный «секс» можно отнести к их любви?!..

«Каждый сексуально грамотный человек» – получилось неудачно, по-преподавательски, это Ольга Алексеевна от волнения, от старания как можно скорее заговорить, заласкать, поскорей замазать пятно. Но Смирнов именно что был сексуально неграмотным, он не читал книг о сексе, он был деревенский человек, и секс с ним никогда не был изысканным, он всегда любил ее как будто брал высоту – а в этот раз не взял.

– Андрюшонок, не думай об этом…

– А-а-а, брось… – Андрей Петрович отвел ее руки, отодвинул ее. Встал, махнул рукой, надел рубашку и штаны, ушел, коротко бросив через плечо: – Все, Оля. Пойду… там птички.

«Не думать об этом?.. Не думать об этом?» Вся эта история, униженное ожидание позора без всякой вины было невыносимо, а еще это, мягкая тряпочка, безжизненно повисшая посреди любви, – совсем уже невыносимое унижение. И почему-то именно этот провал был как будто знак, как будто кто-то мигнул ему свыше – все, Смирнов, тебе конец. Ты не хозяин Петроградки, ты – импотент.

Жег старые листья в костре – развел костер, сгребал граблями листья, пожелтевшую прошлогоднюю траву, а Ольга Алексеевна смотрела на него из окна и думала: «Он сам как прошлогодняя трава… Бедный, бедный…» Ольга Алексеевна внезапно сделала семантическое открытие: оказалось, что просторечные выражения, те, что она так не любила, фантастически точно выражают состояние страдающего человека, ее состояние. «Разрывается сердце», «болеть душой», «сама не своя», «не находить себе места» – все это было про нее. Сейчас она была, конечно, собой, но не прежней собой, не своей, от жалости к мужу у нее в буквальном смысле разрывалось сердце, словно от сердца отщипывали по кусочку. И не было места, где у нее не болело бы, где не трепыхалось бы болезненно внутри, это не был конкретный орган с определенным местоположением, – но что тогда, как не душа?.. Она встрепенулась – к Андрею Петровичу подошел охранник, Андрей Петрович стоял к ней спиной, но она видела, как он напрягся… бросил грабли, направился к воротам, охранник сопровождал его, соблюдая предписанную дистанцию – два шага… Что-то случилось! Что?!

Перед мысленным взором Ольги Алексеевны возникла картинка: тихий вечер на даче, внезапный стук в дверь, требовательное «Товарищ комкор, пройдите с нами», возмущенный ответ «Что вы себе позволяете?!» – и комкору удар под дых, руки за спину и в машину, в «черный ворон», и все, нет больше комкора… По дороге на дачу она так много думала о сталинских репрессиях, о старых большевиках и безымянных комкорах, думала, как это было, вот и додумалась до того, что увидела… Она выскочила из дома, бросилась к воротам – «Андрюша, что?..», он, не оглядываясь, махнул рукой – иди в дом, и она пошла домой, не замечая, что говорит вслух «что случилось, что?..». Может, она вспомнила бы «А это нас арестовывать идут», по своей привычке цитировать не к месту все, что вспомнилось, но Ольга Алексеевна не читала Булгакова и сказала себе просто и четко «они пришли», не заметив, что «они» теперь стали те, кто прежде были «мы». Они пришли. Счастье, что его арестуют не на глазах у девочек, что девочки не выбегут в ночных рубашках, не встанут у ворот смотреть вслед.

– … Андрюша, давай от охранников отойдем. …Не зови охрану… если ты сейчас охрану позовешь, они у меня паспорт попросят, возникнут вопросы, кто да что… а так, если что, скажешь, старый знакомый, бывший сосед, дальний родственник, никто, конь в пальто, хрен в ступе… Ну же, Андрюша, не стой как истукан, давай двигай к сирени…

– … Ты, гад, охренел, сюда приезжать… и что это у тебя за словесный понос?.. Что это за маскарад такой? – коротко и зло выстреливал Смирнов, отступая к сирени.

Охранник сказал ему: «Андрей Петрович, там у ворот какой-то турист, вас спрашивает, по имени вас назвал… Прогнать?» Ник действительно был одет как турист, в синие тренировочные штаны, в точности такие, как на Смирнове, на голове шапочка с помпоном, за плечами рюкзачок, в руке авоська, в авоське скомканный клетчатый плед.

– Немного нервничаю, Андрюша, как-никак меня через пару дней арестуют. Я вот что приехал. Я решил Витюшу не сдавать… – Ник потряс Смирнова за плечо. – Андрюша?..

Смирнов напрягся, напружинился, задышал тяжело, молча, не мигая, глядел в темноту мимо Ника.

– Ты что, не понял или недопонял?.. Если я твоего зама сдам, мне светит восемь лет вместо двенадцати. Лишние четыре года на зоне – это много. Но я решил. Я прикинул, что на весах: для меня плюс четыре года на зоне, а для тебя – все, крендец.

– Чего ж вдруг так-то? – выдавил из себя Смирнов.

– Что «чего ж вдруг так-то»? Девочка… ну, моя дочка. Дело в ней. Я ведь после нашего с тобой разговора мог ее на улице подстеречь, открыть ей правду, а потом подумал – зачем? Прижать ее к груди со слезами «доченька, я твой папа» – не мой стиль. Да и папа-то кто? Бывший зэк и уже опять одной ногой в тюрьме… Я, конечно, не чадолюбив, но все же… Я ведь действительно тебе благодарен. Девочка не пропала, растет в семье. Пусть остается дочерью не зэка, а первого секретаря. Что я еще могу для нее сделать?.. Ну, и еще кое-что… Ты ведь понимаешь – я выиграл. Ты мою дочь растишь, а я – тебя спасаю. Учти, Андрюша, в конечном счете победа за мной.

Андрей Петрович коротко кивнул. Казалось, он не вполне понимал, что происходит, не понял еще – все, все страшное позади.

– Скажи хотя бы, какая она? – попросил Ник. – Ну, не знаю… куда будет поступать?

– Она? Да какая… нормальная. Хорошо учится, занимается спортом… ну, еще это… матери по дому помогает, – перечислил Андрей Петрович и тяжело задумался, что еще сказать. – А поступать… будет поступать. Или работать пойдет. Она такая… как должно быть.

Он не смог бы выразить свою мысль словами. Нина – комсорг, спортсменка, простая, обыкновенная – была такой, какой первый секретарь райкома Смирнов хотел видеть всю страну. Всю страну, но не своих дочерей. Нина будет поступать – или работать, с ней все будет в порядке, она сама несет ответственность за свою жизнь. А девочкам – девочкам он даст самое лучшее, самое красивое, что есть в стране, – университет, филфак. Английское отделение, скандинавское отделение – звучит как сказка. Девочки станут литературоведами, переводчиками, искусствоведами, перейдут в иной круг, в интеллигентную жизнь. Если, конечно, он останется первым секретарем.

– Не плачь, Андрюша, останешься начальником, – словно прочитав его мысли, хохотнул Ник. – Не буду врать, это было приятное ощущение – держать твою жизнь в своих руках. Ну, теперь можешь спать спокойно. Я не разрушу твою жизнь. Я так решил. Но ты возьмешь деньги.

Ник поднял руку, помахал в воздухе авоськой. В авоське тюк, как будто Ник принес с собой скомканный плед, чтобы, подложив под голову, переночевать на земле.

– Понял, – медленно произнес Смирнов и, пригнувшись, пошел на Ника. – Ты… ты… ты… мне… деньги… воровские… – рычал Смирнов. И вдруг легко, со смешком: – Ну, ты даешь!..