Я хранил настороженное молчание - из-под полуопущенных век изучал лицо моего гостя: оно оставалось неподвижным и чеканным, как профиль на монете. Какую цель преследует он, вводя в соблазн потомков Адама нечеловеческим наслаждением от все более и более высоких скоростей? Хочет сделать их еще более несчастными, чем они есть? Когда восемьдесят лет назад во Франции прокладывали первые железные дороги, известный физик Араго[161] сказал: только сумасшедший может сесть в машину, которая...

- ...едет со скоростью двадцать миль в час, - закончил мою мысль незнакомец. - Ну что же, ваш Араго абсолютно прав! Действительно, только сумасшедший может тащиться с такой черепашьей скоростью! А вы что, дорогой друг, с этим не согласны?

«Читает во мне как в открытой книге. Хочет поймать меня на слове, запутать и уловить в свои дьявольские тенета», - поежился я невольно и, уже не церемонясь, открыто бросил незнакомцу в лицо:

- Сказано, Бог - это вечный покой, вот потому-то вы, как из начальный антипод Всевышнего, и пытаетесь соблазнить нас, несчастных смертных, Его противоположностью!

«Антипод» польщенно потупился, даже покраснел, а потом просто, словно отвечая откровенностью на откровенность, предложил:

- Ощущение бешеной, умопомрачительной скорости - вот воистину высшее блаженство, дорогой друг! Хотите почувствовать его изнутри?!

Это прозвучало почти как вызов. «Почувствовать изнутри»?.. Что за странное словосочетание: «почувствовать изнутри»! И как это он предлагает мне «почувствовать изнутри» блаженство?! И тогда в замешательстве я машинально, в каком-то странном наитии, сделал именно то, что, как мне казалось, полностью соответствовало смыслу этих слов: взял бутылку, налил стакан воды и вместе с прохладной влагой выпил плавающий в ней образ «Black Hawk». Похоже, интуиция меня не подвела, ибо в тот же миг в моей душе черным пламенем вспыхнуло безумное желание во что бы то ни стало насладиться сумасшедшей скоростью этого призрачного «Черного ястреба»...

«Не будете ли вы так любезны, дорогой друг, поговорить при случае с капитаном Кэмбеллом, быть может, он согласится прокатить меня в своем пожирающем пространство чудовище, дабы я почувствовал изнутри и извне эту бешеную, умопомрачительную скорость, пред которой уже преклонило колени все просвещенное человечество», - хотел было сказать я и тут же прикусил язык: теперь, когда бутылка стоит по-другому, бессмысленно искать в ней пылающие адской стужей глаза ночного визитера -отныне он вне поля моего зрения, он везде и нигде и след его давно простыл... Иначе и быть не может! Ведь эту свою извечную заповедь дьявол всегда неукоснительно блюдет: во что бы то ни стало стараться внушать мысль, будто его не существует! Вот и на сей раз он оказался ей верен...

Однако один просчет князь мира сего все же совершил: забыл в спешке на моем письменном столе фотографии своего последнего авто! Ну а пока он не вернулся и не потребовал их назад, я, пожалуй, опубликую изображение этого инфернального монстра в печати!..

Обратиться к врачу? Смешно! Он, конечно же, с озабоченным видом примется ощупывать мою селезенку -не страдаю ли я лейкемией, - потом попросит показать язык, а там, глядишь, и клистир пропишет... Нет уж, благодарю покорно! Ну а если ему все откровенно рассказать? Этого еще не хватало! Да он тут же отправит меня на обследование в психиатрическую лечебницу и будет, наверное, по-своему прав, ведь все началось с того, что в одно прескверное ноябрьское утро я проснулся после глубокого, больше похожего на обморок Сна совершенно другим человеком - со мной приключилось нечто странное и необъяснимое, меня вдруг как подменили: прежний веселый, общительный жизнелюб, всегда готовый приволокнуться за первой попавшейся юбкой, в течение ночи превратился в замкнутого, нелюдимого одиночку, который, внезапно оказавшись по ту сторону этого полного радости и наслаждений мира, с ужасом и недоумением ловит насмешливое эхо утраченной «действительности», доносящееся до него словно из бездны канувших в Лету тысячелетий.

Да разве кто-нибудь из этих психиатров способен понять муки того, кто оказался заживо погребенным в стеклянном коконе, сквозь толстые, преломляющие свет стенки которого видны образы внешнего мира, - искаженными и жуткими, похожими на полуразложившийся труп, предстают они взору моему, и тем не менее эти уродливые видения распадающейся «действительности» больше соответствуют истине, чем те обманчиво красивые декорации, которые притуплённый будничным однообразием глаз «нормального» человека принимает за реальность.

Ну как мне объяснить всем этим эскулапам, что с того злосчастного ноябрьского дня я постоянно ощущаю нечто, стоящее за моей спиной?.. Нет, нет, оно не только позади, но и впереди, и рядом, и надо мной, и подо мной, и вокруг меня - оно повсюду. Оно ближе всего самого близкого, ближе, чем то пространство, которое занимает мое тело, ближе, чем я сам... Возможно ли, чтобы мы в глубоком сне переживали вещи, находящиеся по ту

сторону Стикса, - те столь непостижимые и изначально чуждые человеческой природе сущности, что наше ограниченное сознание их попросту не в состоянии вместить? Неужели рутина повседневности окончательно лишила нас духовного зрения, так что сон воспринимается нами теперь как беспросветный мрак могилы?..

Когда-то давно, в далеком детстве, я принес домой красивую зеленую гусеницу, которую снял с ветки цветущего куста; мне сказали, что, если ухаживать за ней и кормить, она со временем превратится в чудесную ночную бабочку. Однажды утром я нашел ее мертвой, а приглядевшись, с ужасом увидел, как из маленького трупа выползает отвратительный черный инсект с овальной, лишенной рта головой, длинными паучьими лапками и чахлым тельцем с прозрачными крылышками. «Это наездник[162], - объяснили мне, - личинка которого, тайком присосавшись к эмбриону бабочки, пила из него жизненные соки». И почему воспоминание об этом давным-давно забытом и неприятном детском переживании после той мучительной, ставшей для меня роковой ночи вдруг снова ожило в душе моей?..

Почему запал мне в душу этот кошмарный образ, не знаю, но фантастическая, ни на чем не основанная идея, что таинственное нечто, заполняющее меня изнутри и обволакивающее снаружи, есть не что иное, как женщина, проникнув в мое сознание, стала мало-помалу точить его, подобно ненасытной пиявке, проникая все глубже и глубже. Постепенно образ призрачной женщины, рот которой был сокрыт под черным непроницаемым газом, завладел всеми моими мыслями. Наяву я этой женщины никогда в жизни не видел - вот, пожалуй, то единственное, что не вызывало у меня сомнений.