— Значит, то, что вы сказали во время первой беседы — что это был обычный вечер, что вы с Пэтом купали детей, что Пэт смешил Джека, играя с платьем Эммы, — все это неправда.

Бледная, горькая улыбка.

— О Боже… Я и забыла. Мне просто не хотелось, чтобы вы подумали… Это почти правда — раньше мы так и делали, но не сейчас: я вымыла детей, а Пэт остался в гостиной — сказал, что «возлагает большие надежды» на дыру за диваном. Надежды были столь велики, что он даже ужинать с нами не стал — вдруг в дыре произойдет что-то невероятное. Сказал, что не голоден, что потом съест сандвич. После свадьбы мы по ночам часто разговаривали о том, какие у нас будут дети, как мы их назовем; Пэт шутил, что мы все будем ужинать за одним столом, каждый вечер, что бы ни случилось, даже когда дети станут мерзкими подростками и возненавидят нас…

Дженни по-прежнему смотрела в потолок и часто моргала, но одна слезинка все же выкатилась и добралась до виска.

— И вот теперь Джек долбит вилкой по столу и орет: «Папа, папа, папа, иди сюда!» — снова и снова, потому что Пэт — в пижаме, ведь он так и не переоделся — сидит в гостиной и таращится на дыру. Эмма прикрыла уши и вопит Джеку, чтобы тот заткнулся, а я даже не пытаюсь их утихомирить, потому что сил совсем нет. Я всего лишь старалась прожить день и не совершить очередное безумство. Мне просто хотелось спать.

Мы с Ричи в первый раз обходим дом, замечаем скомканное одеяло — когда случилось несчастье, кто-то лежал в постели.

— Значит, вы помыли и уложили детей. А что потом?

— Тоже пошла спать. Было слышно, как Пэт ходит внизу, но я не хотела его видеть — у меня не было сил слушать новости о звере. Я попыталась читать, но не могла сосредоточиться. Мне захотелось поставить перед ящиком, где лежит значок, что-нибудь тяжелое, но я поняла, что это безумная затея. Так что в конце концов я выключила свет и постаралась заснуть.

Дженни остановилась. Никто из нас не хотел, чтобы она продолжала.

— А потом? — спросил я.

— Эмма заплакала. Не знаю, в котором часу — я то дремала, то ждала Пэта, слушала, что он делает внизу. Эмме всегда снились кошмары, даже когда она была крошечной. Я пошла к ней — она сидела на кровати в полном ужасе, задыхалась от рыданий, пыталась что-то сказать, но безуспешно. Я села на постель и обняла ее — она цеплялась за меня и заходилась в плаче. Потом, когда она немного успокоилась, я спросила: «Лапка, что случилось? Скажи маме, она все исправит». И она ответила… — Дженни глубоко вздохнула, широко раскрыв рот. — Она сказала: «Мама, он в моем шкафу. Он пришел за мной». Я спросила: «Кто в твоем шкафу?» — и подумала, что ей приснился кошмар или, может, в шкафу паук — Эмма ненавидит пауков. Но она сказала… сказала: «Зверь. Мамочка, это зверь, зверь, он смеется надо мной, он скалит зубы…» У нее снова началась истерика. Я говорю: «Нет там никакого зверя, это просто плохой сон», — и тогда она завыла — жутко, словно животное. Я схватила ее, стала трясти, хотя никогда так не делала. Мне было страшно, что она разбудит Джека, но дело не только в этом. Я… — Снова этот мощный вздох. — Я боялась, что зверь услышит и придет за ней. Я понимала, что там никого нет, но все равно — о Боже, я не могу об этом думать. Нужно было заткнуть рот Эмме, пока… Слава богу, она перестала выть, но все еще плакала, цеплялась за меня и указывала на свой рюкзак — он лежал на полу у кровати. Я могла разобрать только «там, там» и поэтому включила лампу на столике и высыпала все из рюкзака. Когда Эмма увидела это…

Палец Дженни завис над рисунком:

— Это. Она крикнула: «Он! Мамочка, это он! Он в моем шкафу!»

Вздохи прекратились, речь Дженни замедлилась. Теперь плотную тишину палаты почти ничто не нарушало.

— Лампа светила тускло, рисунок лежал в тени, так что я разглядела только черное пятно, а посреди него — глаза и зубы. «Что это?» — спросила я. Но я уже знала. Эмма сказала… она уже немного отдышалась, но продолжала икать… «Зверь. Зверь, которого ловит папа. Мама, прости, прости…»

Я говорю: «Не глупи, тебе не за что извиняться. Мы ведь уже обсуждали зверя. Его не существует, помнишь? Просто у папы такая игра. Он немного запутался, ты же знаешь».

Она была просто раздавлена. Эмма — чувствительная девочка; она страшно мучается, если чего-то не понимает. Она встала на колени, обняла меня за шею и прошептала, словно боялась, что ее кто-то услышит: «Я его вижу. Много дней. Прости, мамочка, я пыталась не обращать на него внимания…»

Мне захотелось умереть — растаять, превратиться в лужицу и впитаться в ковер. Я же думала, что сумею их защитить. Ничего другого я и не хотела. Но этот зверь проникал повсюду. Он был внутри Эммы, в ее голове. Я бы убила зверя голыми руками, но не могла — потому что он не существовал. Эмма говорит: «Я не должна была тебе об этом рассказывать, но мисс Кэрри попросила нас нарисовать свой дом, и он такой получился…. Прости, прости…» Я знала, что должна увезти детей, но поехать мне было некуда. Зверь выбрался на свободу, и опасность грозила нам везде — и в доме, и за его пределами. И я ничего не могла сделать — ведь я себе уже не доверяла.

Дженни легко коснулась кончиками пальцев рисунка, словно удивляясь, как эта крошечная вещь изменила целый мир.

— Я сохраняла спокойствие. «Все хорошо, зайка, — сказала я. — Я знаю, что ты пыталась. Мама все исправит. Ложись спать, а я посижу рядом, чтобы зверь к тебе не подошел, ладно?» Я открыла ее гардероб и заглянула во все углы — пусть она увидит, что там никого нет. Я сложила вещи обратно в рюкзак, выключила лампу и села на кровать. Она держала меня за руку и то и дело открывала глаза, чтобы проверить — рядом ли я. Однако после такого волнения сил у нее уже совсем не осталось и в конце концов она заснула. Я взяла рисунок и пошла вниз искать Пэта.

Он сидел на полу в кухне. Дверца шкафа была открыта — того шкафа, в задней стенке которого он проделал дыру, — он прижался к полу рядом с отверстием, словно огромный зверь, готовый к прыжку. Одну руку Пэт положил на полку шкафа, а в другой держал серебряную вазу — подарок от моей бабушки. Раньше ваза стояла на подоконнике в нашей спальне — я ставила в нее розовые розы, чтобы они напоминали нам о дне свадьбы. А рядом с Пэтом на полу лежал нож, очень острый кухонный нож — один из тех, что мы купили, когда еще готовили по рецептам Гордона Рэмзи… «Что ты делаешь?» — спросила я.

Пэт сказал: «Заткнись. Слушай». Я ничего не услышала — потому что там ничего не было! Я говорю: «Никого там нет».

Пэт засмеялся — на меня он даже не смотрел, он глаз не сводил с этого шкафа. И он сказал, он сказал: «Он хочет, чтобы ты так думала. Он же прямо там, за стеной, и я его слышу — если заткнешься хоть на секунду, то тоже его услышишь. Зверь хитрый: он сидит тихо-тихо, но едва я собираюсь сдаться, он чуть-чуть царапает лапой, просто чтобы я не расслаблялся, словно смеется надо мной. Да пошел он! Я умнее его, я рассчитываю на несколько ходов вперед. Ну да, у него есть план — но у меня он тоже есть. Я знаю, чего хочу, я готов к бою».