ушла до заката. Она вытащила самую маленькую рыбацкую лодку, дрожащими руками начала прилаживать парус. Дельфина не скрывалась. Если соседи ее заметят, скажет, что должна провести эту ночь в Море. Право Жрицы — быть загадочной.

Лодка скользнула в воду и выглядела, будто ее неожиданно разбудили посреди ночи. Женщина погладила ее, как щенка: “Помоги мне, малютка”. Та закивала, качаясь на волнах, и Дельфина вдруг ощутила теплую радость: теперь она не одна. Матушка Маргара всегда говорила, если кто-нибудь трусил на Острове Леса: “Я не приказываю тебе не бояться. Я приказываю сделать”.

Дельфина сделает это — предаст Совет, Острова, свое Посвящение, все, во что верила и верит. Все живое замерло, разлетелись птицы, умолкли песни морских дев. Собаки в деревне выли, кошки залезли на крыши, потому что ниже морского дна бился огонь — так же гулко, как сердце Дельфины. Паутина трещин. Море тихонько всхлипывало, и Жрица его утешала: “Мне так даже легче”. После разговора с Тиной все стало хотя бы понятно. Дельфина должна быть покорна Совету и брата должна спасти — иначе действительно окажутся ложью и Остров Леса, и Община. Если две истины, одинаково непреложные, тянут в разные стороны — значит, пришло время разорвать Дельфину на части. “Тэру так и сделают”, — смеется она. Капли дождя щекочут лицо, лодка мягко скользит под парусом.

“Моя Дельфина, если предательством называется то, что ты замыслила, то погубит оно только тебя”.

“Мне не хочется вспоминать об этом, Господин мой. Выдержать я могу многое, но допустить эту зверскую казнь — такой стойкости у меня нет”.

“Покоришься ли мне, если прикажу остановиться?”

“Покорюсь, если пытки и истязания тебе угодны. А потом отрежу волосы и никогда больше не буду твоей Дельфиной”.

Блики воды в забытье кажутся серыми нитями. По небу рассыпано пшеничное золото волос давно умершей женщины.

— Эй ты! Жив еще?

Меткий камень полоснул плечо, словно когтистая лапа. Теор непроизвольно дернулся, и все вернулось: боль, холод, а самое мучительное — мысль о воде. Наяву закат оказался грязным и тусклым, совсем не таким, как он только что видел. Он жадно слизнул с губ капли дождя, но и они были насквозь соленные. К счастью, у осужденного уже не было сил себя жалеть.

— Ну вот, я же говорил, что сегодня он не подохнет. Не захлебнулся при высокой воде, а теперь она не скоро вновь поднимется. Вон какой отлив! Мара ему что ли помогает?

Трое расположились на самом конце гряды камней, на ближайшем к Теору валуне. Между группами стражников началось молчаливое соперничество: каждый хотел увидеть, как предатель испустит дух. Норвин, Алтим и Лан уже поняли, что в их вахту Теор не умрет, а без толку мокнуть им надоело. Поначалу Норвин и Алтим подбирались к нему, встряхивали за волосы, тыкали кинжалом, чтоб он не засыпал, — отлив не должен быть передышкой. Теор, пока мог, смеялся над их злобой:

— Мне уже все равно. А вы отморозите концы и не женитесь.

Парни вынуждены были признать, что он прав. Тогда Норвин придумал кидать камни:

— Проверим, братья, со скольких шагов я в него попаду.

Лан молчал. Не нравилось ему происходящее. Не нравился день, настораживал отлив сильнее обычного и Море — странно тихое и мутное. Состязание в меткости так увлекло их, что никто не заметил лодку. Тэру чуть не поверили в призраков Бухты, увидев прямо рядом с собой фигуру в плаще. Голосом Дельфины фигура произнесла:

— Хороший вечер.

Лодку женщина оставила на берегу. Теперь ее от Теора отделяли лишь два десятка шагов и трое стражей.

— Ты?

— Здесь?

— Кто позволил?

Она ответила тихо и отрешенно:

— А вы у кого спросили разрешения прежде, чем забрасывать его камнями? Я пришла по воле Алтимара и должна сказать преступнику несколько слов. Прошу вас оставить меня здесь одну.

Норвин спросил с явным раздражением:

— Это еще зачем?

— Затем, что я, Жрица, прошу тебя от имени Алтимара, и Совет позволил мне прийти.

— Откуда нам знать…

— …что я говорю правду? — Дельфина произнесла это таким тоном, что сомнения показались нелепыми. — Спроси у Отцов-Старейшин. Быть может, они должны были явиться сами, чтобы сказать тебе?

Норвин, этот новый друг Алтима, Дельфине был почти не знаком, но она мало могла сказать о нем хорошего. Кто слишком много для своих лет знает об истязаниях? Кто лично участвовал в казни регинцев и гордится этим? Норвин. Алтиму нравились его сочные рассказы о расправах. Дельфина чувствовала, как ее сверлит взгляд племянника, и это было хуже, чем неприязнь и подозрения остальных.

— Только быстро, — пробормотали все трое, и побрели к рыбацкой хижине.

— Тебе жаль его, — прошептал Алтим. — Не наш дом, не родителей, а его, убийцу…

Под плащом Дельфина до боли стиснула кулаки и не опустила голову. То ли еще будет!

— Мне жаль его, сынок. И жаль, что тебе больно это видеть. Но Акв был моим братом, а Дэлада растила меня. А потом я растила ее детей. Никогда этого не забывай.

Волны сердито грызли серую гряду, вода отступила еще ниже. Убедившись, что двери хижины закрылась, Дельфина окликнула:

— Теор!

Он, похоже, не слышал. Оставив плащ, она соскользнула с камня и оказалась в пронизывающем холоде осени. Доковыляла до столба. И прикусила руку, чтобы не вскрикнуть.“Почему я не пришла раньше?!”. Она утопленников такими видала — посиневшие губы, бескровное лицо, волосы склеены солью. Она, конечно, знала, что и в самое жаркое лето нельзя пробыть в воде бесконечно долго. Но… это же Теор!

“Мара и Дэя! А чего я ждала? Он просто человек, и он не железный…”

— Проснись, брат! Это я!

Пришло время резать путы, но в темной воде это было проще сказать, чем сделать.

Теор чуть приподнял голову, губы зашевелились, и Дельфина угадала вопрос — что она здесь делает?

— Пришла за тобой. Стражи не видят. У меня есть лодка…

Она говорила, захлебываясь, помнила, что времени в обрез, — и оттого руки тряслись, как в лихорадке. Кинжал нашарил веревку, и, видимо, лишь тогда до преступника дошел смысл ее слов. От жажды и соли язык его едва слушался, но яснее слов на лице отразилась гримаса ужаса.

— Уходи, сумасшедшая…

Она бойко повторила слова Тины:

— Я приношу Островам удачу. Меня простят.

Веревки размокли и набухли, кинжал Дельфины сражался с ними без особого успеха. За шумом воды она едва слышала, как Теор сто раз повторяет“ Уходи…”, на родном и на регинском проклиная ее упрямство. Одна рука его наконец оказалась свободна — и он