– Поженив детей, они объединят свои королевства. И посредством нашего брака наконец-то захватят власть.

– Но вы не одни унаследуете «Колтано». Есть твои сестры. Есть я, есть Гаэль.

С чем-то вроде триумфальной ярости София вытащила из конверта другой документ:

– Выдержка из завещания твоего отца. Я тебе уже говорила: он завещал все свои акции «Колтано» Лоику.

Эрван инстинктивно отвел взгляд, как если бы имел дело с табу, со священным текстом, чтение которого ему запрещено. Было что-то непристойное в возможности прочесть о планах отца после смерти. В то же время он подумал о том, что утверждал детектив Софии: раздобыть подобный документ равносильно тому, чтобы обзавестись кодами к французскому ядерному арсеналу.

– Я достала и завещание моего папаши. То же самое. Поверь мне: они хорошо подготовились.

Эрван заставил себя прочесть. Это доказывало, черным по белому, всю махинацию. Теперь он понимал необъяснимую ярость Морвана по поводу развода Лоика. Этот развод срывал его планы.

– В то время не было никаких гарантий, что вы поженитесь, – привел он еще один аргумент, просто для порядка.

– О чем ты говоришь. Следовало только сделать так, чтобы мы встретились. Лоик выглядел полубогом, я тоже была совсем неплоха.

Получай прямо в морду.

– Вы могли бы подписать брачный контракт.

– Мой отец, как и твой, настаивал на раздельном имуществе супругов. Мы тут же сделали наоборот. Проблема молодых с их мятежами в том, что они абсолютно предсказуемы.

Эрван вернул ей документы, не говоря ни слова.

– Это поглощение путем смешения крови, – заключила София. – Желая дать мне все, он у меня все отнял…

Ее прическа, всегда такая аккуратная, растрепалась. София сильно вспотела, и на лице стали отчетливо видны поры.

– Чуть не забыла: лучшее на закуску!

Эрван опустил глаза на протянутую Софией фотографию. С картинки ему улыбался мужчина лет сорока с лицом хищника и шевелюрой цвета пемзы: отец, каким он знал его в детстве. На коленях Морван держал маленькую девочку с серьезным послушным видом, в которой, казалось, воплотился целый срез истории итальянской аристократии. Однако, со своими черными длинными волосами и чуть раскосыми глазами, она вполне могла сойти за евразийку или ребенка из индейского племени: София.

– Где ты это нашла?

– В собственной папке с фотографиями. Этот снимок наверняка попал туда по ошибке. У меня в руках было доказательство их лжи! Твой отец видел, как я родилась!

В сущности, Эрван не был ни шокирован, ни удивлен. В отличие от Софии он давно знал, какое животное его породило.

– Ты говорила с Лоиком?

– Нет еще. В любом случае, после… ну, после того что выкинула твоя сестра, он где-то в параллельном мире. Повторяет мантры, предается медитации и купается в кокаине.

– Что думаешь делать?

– Что и собиралась: разводиться. И теперь я в этом уверена более, чем когда-либо.

Не раздумывая, он взял ее за руку, и она не стала ее отнимать. Не лучший момент для романтики, к тому же ее пальцы были ледяными.

– Твоя сестра права, – прошептала она. – Их нужно уничтожить. Их нужно разорить.

– Осторожней с моим отцом…

– За кого ты меня принимаешь? За дурочку из пансиона благородных девиц?

Он чуть было не сказал «да», но она добавила:

– Я выросла рядом с Кондотьером, который ни в чем не уступит твоему старику.

Эрван больше не слушал. Он думал о предыдущей ночи. Нет, он проживал ее заново. В нем разливалась темная горячая сила, распространяя воздушные частицы счастья, почти болезненные, настолько они были острыми… Ему не хватало ни слов, ни мыслей, чтобы выразить или хотя бы постичь, что он ощутил в объятиях – в лоне – Софии. Это был поток, чудесный дар, глубину которого он не уставал измерять. Он никогда бы не осмелился в этом признаться, но его всегда удивляло – а на самом деле, изумляло, – что женщина принимает его в себя. Это как зайти в храм, в священное место, запретное для смертных.

В дверь постучали.

Пока он собирался ответить, посетитель уже зашел, одетый по моде восемнадцатого века, с напудренным лицом и завязанными в хвост длинными седыми волосами, в алом бархатном камзоле с кружевными манжетами, в коротких панталонах, белых чулках и туфлях с пряжками.

Эрвану потребовалось несколько секунд, чтобы узнать Крипо, который изогнулся, одной рукой опираясь на трость, а другую положив себе на бедро.

– Что ты вытворяешь?

– Это для нашего похода…

– Какого еще похода?

– Я в образе маркиза де Сада. Возвращение к истокам, товарищ!

Морвану следовало бы заниматься судьбой «Колтано», тревожиться о подозрениях, которые сгущались вокруг смерти Перно, или вновь и вновь задаваться вопросом, кто же этот призрак, появившийся из прошлого и способный прикончить собственных убийц?

Но ничего не поделаешь.

Валяясь в постели, он витал в облаках, словно выкурил косячок или принял двойную дозу своих таблеток. Гаэль жива: важно только это. Остальное – обычная рутина. Привычное дерьмо, не представляющее особого интереса.

Была суббота, 21:30, и он, уставившись в потолок, краем уха слушал радио. Его опьянение было огромным, глубоким и в то же время легким. Ему казалось, что кровать слегка раскачивается, и он снова видел себя сорок лет назад, слушающим маленький транзистор на борту баржи, плывущей по реке Луалаба в те времена, когда он выслеживал Тьерри Фарабо.

В сущности, ничего по-настоящему не изменилось. Речная качка была по-прежнему в нем. И возбуждение от первого расследования тоже. И вкус Африки, конечно же… Когда узнаешь эту красную землю, пейзажи, которые разрывают тебе сердце и выжигают сетчатку, этих мужчин и женщин, веселых, жестоких и наивных, способных проявлять чудеса тонкости, артистической восприимчивости и невероятных суеверий, то никогда уже не станешь до конца прежним. Африка – как хроническая малярия: думаешь, что уже выздоровел, потому что паразиты вроде бы исчезли, но они лишь запрятались глубоко в печени и только и ждут, чтобы вылезти.

В дверь постучали.

Морван резко вскочил и схватил пистолет, лежавший в ящике прикроватной тумбочки. Опомнился. Стук означал три вещи: посетитель знал код нижней двери, имел пропуск, чтобы пройти через вторую дверь, снабженную домофоном, и был в курсе, что в субботу вечером нужно подняться по черной лестнице и постучать сюда, чтобы его застать.

Эрван.

Он пошел открыть.

– У тебя есть пять минут? – спросил сын с недобрым видом.

Морван распахнул руки, чтобы продемонстрировать свою одежду: домашняя куртка и штаны, подбитые мехом домашние туфли. Он впустил сына и предложил что-нибудь выпить. Эрван отказался, резко мотнув головой. Морвана растрогал этот жест: в сорок с лишним лет сын оставался все таким же упрямцем, и он узнавал этот отказ, выдающий его особую манеру двигаться вперед, не снимая ногу с тормоза.