Несмотря на просьбу супруги Нины приехать пораньше и помочь её маме в подготовке поминок второй годовщины гибели Геннадия Сергеева, только поздно вечером добрался домой. На следующий день звонит мой заместитель и сообщает: «Волох, примерно в 21.30 собрал всех ответственных руководителей от отделов, и спросил у меня: «Где Платонов? Я ему отдал распоряжение остаться на службе до 22.00». Ну, я и ответил: «Полковник Платонов всегда пунктуален в таких вопросах. Если бы ему так сказали, то он, конечно же, остался на работе». Далее Анатолий Александрович рассказал, что Волох под приказом заставил написать на его имя рапорт о том, когда убыл Платонов со службы. Извинившись, заместитель заявил: «Михалыч. Прости, но рапорт я начал со слов «согласно полученного от Вас приказа», иначе отказывался писать». Спокойно объяснил своему другу, что приказ о служебном расследовании проступков военнослужащих, если оно начато в законном порядке, оставляет право сотрудникам ФСБ не только не писать никаких заявлений или рапортов, но и вообще не давать пояснений по существу событий. Ведь я не совершал никаких уголовно наказуемых деяний. Родин тяжело вздохнул и ответил: «Михалыч. Знание приказов всегда было моим слабым местом». Во второй половине дня, будучи на митинге у здания Верховного Совета, подошёл к Илюхину, поделившись горестным для меня развитием событий. Однако Виктор Иванович неожиданно и с улыбкой заявил: «Александр Михайлович. Мы вообще с единомышленниками удивлялись, что тебе после октябрьских событий удастся проработать ещё пару лет на своей должности. Не сдавайся и постарайся остаться в ФСБ. Будем по-прежнему вместе бороться с этой коррумпированной камарильей в Кремле».

Встретился с генералом Трофимовым, который, услышав о намерении Волоха избавиться от меня, в своей категоричной манере выстрелил: «Александр Михайлович. Надо было послать этого выскочку на три буквы! Работай и не слушай его. Я переговорю с Директором ФСБ. Думаю, что отстоим тебя!». Окрылённый поддержкой, я, поучаствовав с майором Гусаком в очередной его операции, лишь поздно вечером вернулся на Лубянку. Смотрю, возле кабинета меня ожидает полковник Правдин по должности из ближайшего окружения генерала Волоха.[538] У нас сложились хорошие доверительные отношения на почве ненависти к режиму Ельцина и к коррумпированным сотрудникам у власти, к сожалению, появившимся и в ФСБ. Потащив меня за рукав в другой коридор, он тихо сказал: «Михалыч. Завтра генерал Волох собирает ОСГ в составе следователя и офицера собственной безопасности. Хотят тебя задержать и арестовать за незаконно хранящиеся в сейфе оружие, боеприпасы и взрывные устройства. Откуда они об этом узнали мне неизвестно, но данные у них стопроцентные». Поблагодарив, Правдина я пулей рванул в кабинет. Сразу позвонил своему куратору полковнику И. К. Мирову, которому дословно сказал: «Ваня. Извини, хоть уже и поздно, но не уезжай домой, пока не оформлю срочные задания по линии ОПУ и ОТУ». Тот успокоил, заявив, что и сам сегодня работает до поздней ночи. Пусть читатели не примут меня за преступника, но во втором огромном сейфе у меня действительно хранились изъятые в ходе последних операций несколько пистолетов, автоматы «Борз», пару гранат и штатных взрывных устройств.[539] О проведённых захватах террористов и бандитов, как и отобранном у них оружии были составлены справки и информационные записки, адресованные вплоть до президента. Оружие и взрывчатка направлялись на экспертизу, где блуждали больше месяца. После возвращения всего этого «железа» с актами, подтверждающими их боевую способность, сразу звонил следователям ФСБ в Лефортово, предлагая забрать эти вещественные доказательства себе для приобщения к ведущимся уголовным делам. В большинстве своём ответ был один: «Александр Михайлович. Наиболее важные «вещьдоки» у нас есть. Вышли нам лишь акты, а весь этот «металлолом» нам просто некуда девать. Кабинет забит под самый потолок так, что подследственного некуда для допроса посадить». По инструкции надо было сразу сесть и оформить кучу всевозможных актов и препроводительных записок на взятие на учёт оружия или на его уничтожение. Где взять уйму времени на это, только вернувшемуся из Чечни начальнику, на которого сразу свалилась масса других первоочерёдных задач, включая проведение тех самых операций? Поэтому, каюсь, но руки не доходили до бумажной работы. Всё откладывал это дело, тем более что сейф, как и кабинет, находились под сигнализацией. Вот и пришлось мне буквально в экстренном режиме оформлять с более десятка рапортов на имя начальника УБТ, чтобы он разрешил оприходовать или списать оружие. Где-то уже в 23.30 позвонил Миров и спросил: «Михалыч. Мне уже пора домой, когда занесёшь бланки?». Минут через пять был у него и протягивая на подпись два задания, сказал: «Ваня. Я тут немного закрутился с операциями и вовремя не оформил рапорта по изъятому оружию. Но лучше позже, чем никогда. Завизируй и передай завтра утром генералу Волоху. Вторые экземпляры тоже подпиши. Я их заберу себе». Прочитав и завизировав один из рапортов, Миров вдруг опомнился и спросил: «Саша. Так это же грубейшее нарушение инструкции? Тебя ведь могут наказать!». Потупив глаза, и со смирённым видом я ответил: «Ваня. Да бог с ним с этим оружием и взрывчаткой. Главное из него теперь никого не убьют, а выговор потом искуплю очередной успешной операцией». Утром следующего дня, когда Миров, которого Волох не посвятил в свой иезуитский план, занёс ему в числе других и мои рапорта, Лубянка, по-видимому, содрогнулась от громких ругательств начальника УБТ в адрес своего заместителя. Однако вечером как-то уж очень робко заглянул в кабинет Литвиненко. Он попросил зайти к нему в кабинет, где покаялся в том, что под давлением Волоха написал рапорт о допущенных мною угрозах в адрес начальника УБТ. В своё оправдание Александр Вальтерович заявил: «Мне ничего не оставалось делать, так как Волох показал мельком и пару рапортов от других, присутствующих при этом сотрудников. Ведь кто-то должен остаться из нас, чтобы бороться с этой мафией». Устало и с горечью ему ответил: «Саша. Тебя на мякине провели. Во-первых, я не говорил в присутствии сотрудников о своих намерениях застрелить Волоха, как ты сказал. «Готов был разорвать на части» и «застрелить» – это разные вещи. Во-вторых, показал Волох тебе именно мельком рапорт лишь Родина, о чём я знаю, но о другом случае. Поэтому пусть на твоей совести останется этот поступок. Особо не переживай. Себя в обиду не дам».

Руководя отделом, стал замечать, что отдельная наиболее сокровенная информация становится известна генералу Волоху. Провёл пару проверочных комбинаций по доведению дезинформации, и они сработали. На сотрудников с кем говорил, не хотел думать плохо, а вот спецтехнику в кабинете поставить могли. Тут и Литвиненко, заглаживая свою вину, встретив в коридоре, сказал: «Волох дал мне поручение следить за Вами, так как он завёл на Вас дело разработки с классифицирующим признаком (окраской) «террористический акт». Я так понял, что и технику уже внедрили в Вашем кабинете». С возмущением ему ответил: «Александр Вальтерович. Если он это сделал, то незаконно, так как подобными делами должны заниматься собственная безопасность. И следить за мной не стоит, лучше помоги майору Гусаку в его разработках. Да и тебе моё задание по «кремлёвской камарилье» остаётся в силе. Меньше года осталось до президентских выборов, которые они по всем прогнозам проиграют. Вот тогда и посмотрим, чья возьмёт!». Литвиненко умчался в очередной вояж по кругу «Березовский – Кремль – Лубянка – генерал Трофимов», а я пригласил к себе своего бывшего сокурсника по училищу, имевшего солидные связи в коммерческих фирмах, связанных с использованием спецтехники. С волками жить, по-волчьи выть. По моей просьбе на следующий день он привёл пару сотрудников, ранее работавших в ОТУ и занимавшихся в своих фирмах установкой и обнаружением спецтехники скрытого прослушивания. Как предварительно договорились, они молча зашли в мой кабинет и, открыв два больших дипломата, с приборами провели «чистку» помещения. Закончив работу и выйдя в коридор, они молча написали в записке: «Закладка сзади Вас в радиоприёмнике за картой». Поблагодарив их, шум решил не поднимать (хотя имел законное право), а использовать данный фактор в своих целях. Тут и повод появился. Зашёл к полковнику Правдину, а он лукаво усмехаясь, говорит: «Ну, Михалыч. Волох решил тебя добить и завтра пришлёт комиссию по проверке секретного делопроизводства у тебя и сотрудников отдела. Вот здесь-то, в отличие от хранения изъятого у бандитов оружия, у меня был относительный порядок, так как, начиная с секретаря, всегда проявлял особую требовательность к работе сотрудников с документами. Но их огромная текучка, конечно же, могла вскрыть и отдельные недостатки, которые при предвзятости начальства превратились бы в «страшное» нарушение. Вызвал начальников направлений и достаточно громко и чётко (ведь сзади «приёмник») заявил: «Отдельные моменты свидетельствуют о том, что у нас в отделе, несмотря на мою требовательность, есть ещё недостатки в секретном делопроизводстве. Даю два часа для наведения полного ажура в этом ответственном деле. Сам я уже сделал все необходимые разноски в документах и журналах». Вечером Правдин, смеясь, рассказал, что до Волоха дошла информация о полном ажуре у Платонова в работе с секретами. Ругался он страшно, а у меня мелькнула досадная мысль: «Даже объекты нашей разработки были куда смекалистее в организуемой козни против меня, чем горе-начальник УБТ». Но как оказалось, наплевав на все приказы, генерал Волох, испугавшись докладывать Барсукову, отдал распоряжение и начальник отдела кадров, не проведя служебного расследования и не уведомив меня, сфабриковал приказ. Формулировка оскорбительная – «За самовольный уход со службы в период усиленного дежурства объявить полковнику Платонову выговор». Зашёл начальник секретариата и, показав письменный приказ, попросил ознакомиться и расписаться. Я отказался это сделать, мотивируя тем, что ничего не нарушал, уйдя со службы даже позже установленного времени окончания рабочего дня на Лубянке. А вот сам приказ являлся незаконным и не соответствовал требованиям Приказа ФСБ, так как служебного расследования не проводилось.