Вот каким был русский лагерь в Галлиполи, прозванный злыми языками Кутепией.

Но неверно считать, будто там находились люди одних политических взглядов. Так, в ночь на Рождество 1920 года группа молодых офицеров-дроздовцев (Дроздовский полк был одним из самых героических) услышала гимн «Боже, царя храни!», доносившийся издалека от палаток Технического полка. Дроздовцы недолго думая дали из своих винтовок залп в ту сторону. Эти юноши, умевшие под марши военного оркестра идти на пулеметы, были демократами, царский гимн им претил. Но с такими разными настроениями войн не выигрывают. Думается, читатель не забыл, как церковные иерархи не стали спасать отрекшегося императора.

Поэтому диктатура Кутепова стянула в кулак все «растопыренные пальцы».

У Шульгина часто спрашивали: «Что же будет теперь?»

Он дал ответ в статьях, напечатанных в издаваемом в Константинополе его старыми товарищами журнале «Зарницы»:

«Если мы белые по существу, рано или поздно Россия — наша… Если мы только „крашеные“, — то хотя бы мы взяли Кремль, нам его не удержать: облезлых, грязно-серых нас выгонят оттуда через короткое время.

Будущее русское государство не может существовать без настоящей армии. Настоящая же армия во всех странах мира базируется на известной минимальной нравственности. Нельзя носить кокарду и быть хулиганом. Нельзя… Ибо неминуемо армия превратится в бандитов, а на бандитах власть удержаться не может.

Если путем временной потери всей русской территории мы купили это „сознание“, то продешевили мы или нет, — об этом еще судьба не сказала своего последнего слова. Потому что в тех мыслях и чувствах, которые мы сейчас переживаем, в той психологии, которая сейчас в нас зреет, — будущность России…

С этой точки зрения и надо смотреть на 1920 год».

В редакции «Зарниц» кто-то приколол к стене текст стихотворения Федора Тютчева.

Как это отзывалось в душе русского монархиста!

Политический журнал «Зарницы» выпускали без разрешения и предварительной цензуры французской администрации под видом литературного альманаха. Постоянными сотрудниками были известные писатели и журналисты Аркадий Аверченко, сам Шульгин, Иван Сургучев, Евгений Чириков, Борис Лазаревский, В. М. Левитский и др.

Старый шульгинский сотрудник по «Великой России» Валерий Левитский опубликовал статью «Наш долг»: «Плохо живут русские в Константинополе. Хуже, чем где-либо. Ютятся по трущобам окраин, по лагерям и предместьям. В поисках за куском хлеба не брезгуют ничем.

Среди них так много молодежи. У большинства семьи разбиты или остались у красных. Средств никаких. На вид неказисты. Но присмотритесь внимательно: не унывают. Жива русская душа. Голова не переставала работать, по-прежнему отзывчиво усталое сердце. В среде молодежи происходит любопытнейший процесс. Боятся опуститься. Из последних сил стремятся к свету. В общежитиях, ночлежках, по палаткам лагерей страшная жажда духовной пищи. Не все, конечно, но многие ценят газету и книгу наравне с куском хлеба. Не прочь отказаться ради них от самого необходимого. При первой возможности учатся, стараются наверстать потерянное за войну время.

…Молодые силы ведь это все, что осталось у честной России. На их плечи пала непосильная тяжесть многолетней борьбы. Не многие остались в живых. Теперь эти юноши, начавшие воевать еще детьми, выброшены в чужой стране, среди разлагающейся трактирной грязи. Часть борется с окружающей пошлостью и готова работать над собой. Это самые нужные люди. Все, что осталось культурного, должно им протянуть руку помощи. Это наш долг…

Среди молодежи есть и, конечно, будут и правые, и левые. Многие уже и теперь по-разному смотрят на будущее России, на разрешение основных проблем русской жизни. Но сейчас всех начинает объединять сознание национального единства. Все хотят быть русскими… Валерий Левитский».

«Зарницы» явились маленькой культурной отдушиной, но после выпуска второго номера французы запретили издание. Тогда выпуск перенесли в Софию, а оттуда отпечатанный тираж на поезде доставлялся в Константинополь, Галлиполи, Чаталджи, на Лемнос, контрагентам и подписчикам.

Размышляя о будущем, Шульгин пришел к обнадеживающей мысли: когда Красная армия дойдет до границ других государств, «это и будут естественные границы Будущей России… Интернационал смоется, а границы останутся»[430].

Ему было 43 года, еще предстояло прожить десятки лет и убедиться в собственной правоте. «Интернационал смылся», Советский Союз стал великой державой, только Шульгину это едва ли прибавило личного счастья.

Побывав в Галлиполи и установив там связи, Василий Витальевич вернулся в Константинополь. Он жил полуголодной жизнью в какой-то случайной квартире, как и все. Тут нечего было жаловаться. Гораздо тяжелее было сознавать, что наступил конец всем надеждам. Конец всем надеждам? Не слишком ли сильно сказано? Нет.

Его познакомили со странной женщиной, она была ясновидящей, ее звали Анжелина Васильевна Сакко. Она рассказала ему о пропавшем Вениамине-Ляле: «Самый конец октября двадцатого года… Я вижу степь, вдали горы… Скачут две повозки. Одна уходит. Другая стала… две лошади… одна упала. С повозки соскакивают люди. Налетают всадники. Проскакали. Возле повозки лежит ваш сын. Он ранен в голову шашкой… Весь в крови… Нога перебита пулей. Вы мужчина… Я вам скажу правду. Бедняжка, он будет у вас калекой…»[431]

Главное, сын жив. Шульгин был мистиком, он поверил Анжелине. Вот что он услышал о себе: «Сейчас вы находитесь во втором периоде вашей жизни. Бурном и опасном. Бои, болезни, походы, море, бури… Но вода для вас благоприятна. Смерть вам будет грозить постоянно, но вы не умрете»[432].

Случайно Шульгин встретился со спасенной им на Тендре «шпионкой» Марией Седельниковой, она была обитательницей ветхого дома, в котором жили эмигранты. Их быт был убог и голоден, но преодолевая его, они, жалея, помогали друг другу.

Чтобы ощутить возникшую душевную связь, обратим внимание на такой эпизод из воспоминаний нашего героя. «На этой же квартире происходило однажды чаепитие, которое навсегда осталось у меня в памяти. За маленьким столиком пили чай Муся, Зина и Петр Титыч (полковник Самохвалов, „азбучник“ Око, начальник контрразведки в Русской армии. — С. Р.). А я сидел в стороне, тоже пил чай и слушал их разговор. Они говорили о том, о сем, но мне была ясна вся картина, отчего они говорили так, а не иначе. У Петра Титыча расстреляли дочь в Одессе, и он этого не знал. Зина и Муся это знали. У Зины расстреляли в Киеве ее мужа, полковника Барцевича. Она этого не знала, а Петр Титыч и Муся знали. У Муси расстреляли в Одессе двух любимых сестер, о чем она и не подозревала. А Петр Титыч и Зина знали. И только я, сидевший в стороне, знал все. И наблюдал, как все трое стремились не показать друг другу, что они знают. Это была истинная трагедия»[433].