Матросы, подошедшие к берегу на второй шлюпке, дали залп из мушкетов. Но индейцы, похоже, привыкли к грохоту огнестрельного оружия в боях с испанцами и не боялись ничуть. Они не взвыли, не начали взывать к богам, не разбежались в ужасе — а деловито и очень привычно (мы в двадцатом веке могли бы сказать: «тренированно») кинулись на землю — но не после того, как залп унес жизни десятка их соплеменников, а когда англичане кончали прицеливаться! И ни один из них даже ранен не был! Второй и третий залпы англичане делали уже в азарте, уже наспех заключая пари: успеют на сей раз дикари упредить залп или не успеют? И если второе — то сколько их останется лежать на берегу? Увы, ни один! Они даже не отстреливались — только помахали им многозначительно и кое-кто из них насмешливо…

Вельбот вернулся на «Золотую лань» — и матросы стали просить у Дрейка разрешения дать по краснокожим залп всем бортом — а лучше бы два! Чтобы отплатить за смерть товарищей. Но адмирал запретил наотрез. Как и всегда, он не желал портить отношения с местным населением — и уж тем более с теми из туземцев, кто не покорился испанцам! Неоценимая помощь симаррунов — вот был его идеал отношений с дикарями!

В конце концов ему удалось если не втолковать всем, то, по крайней мере, вдолбить в головы большинству своих людей это. Преподобный Флетчер, завершая повествование об этом прискорбном случае, так объяснил его: «Враждебность, проявленная островитянами, объяснялась не чем иным, как смертельной ненавистью, испытываемой ими к нашим общим врагам — испанцам, за их тираническую жестокость к коренным жителям Америки. И поэтому, полагая, что действуют против испанцев, напали на нас. А они приняли нас за испанцев, коварно выдающих себя за кого-то другого! Это смогло произойти потому, что наши люди, прося у них воды, объяснялись с ними, так и между собой, исключительно по-испански. Ведь, зная заранее о необычайной воинственности сего племени, они боялись говорить между собой на неизвестном индейцам языке, чтобы арауканы не заподозрили их в попытке сговориться тайком!»

27 ноября на закате «Золотая лань» без единого выстрела покинула негостеприимный остров Чилоэ…

Надобно сказать, что на «Золотой лани» не было врача. Главный врач экспедиции умер во время шторма в южных широтах, а его помощник, к несчастью, находился на пропавшей «Елизавете». Поэтому лечением многочисленных раненых занялся лично сам адмирал, сведущий не только в навигации и ратном деле, но и во врачебном искусстве. Изучать практическую медицину Дрейк начал с шестнадцати лет, понемногу, но регулярно. Необходимость для моряка знать и уметь хоть что-то в медицине он осознал тогда, когда беспомощно следил, как умирает его наставник и друг, работодатель и благодетель, капитан Дэйвид Таггарт. Его лечение было довольно успешным: из дюжины раненых (десятеро с первой шлюпки и двое с вельбота, сам он не в счет!) двое умерли и десятеро выжили. Результат, по тем временам, неплохой даже и для профессионального врача! Правда, к счастью для англичан, рыцарственные арауканы не применяли отравленных стрел!

И все-таки среди радующейся команды Дрейк выглядел раздавленным горем! Дело в том, что одним из двух умерших от ран был изрешеченный стрелами канонир Хоувер, а вторым — симаррун Диего. Дрейк потерял друга, слугу, телохранителя, верного и преданного, как никто другой. В последние пять лет они были неразлучны. Диего сопровождал Дрейка и в Ирландии, и в кругосветном плавании… Порою он выступал даже в качестве неофициального советника адмирала. Потеря эта была невосполнима!

4

К северу от большого острова Чилоэ кончилась, наконец, гряда островов, отделявших материк от океана на протяжении девятисот миль. Теперь подойти и набрать пресной воды можно было где угодно, не опасаясь погубить корабль. А реки, речки и ручейки здесь ниспадали в море часто, и людей видно не было. Что ж, пристали. Все равно риск: вдоль берегов арауканских земель плыть на север еще не менее четырехсот миль. Без воды от болезней помирать…

Выбрали бухточку, подошли к берегу на кабельтов, встали на якорь, выслали шлюпку. Федор напросился ехать. Впрочем, в этот раз обычной ревнивой грызни за место в первой шлюпке не было: самые заядлые охотники лезть незнамо куда валялись раненые — и, похоже, не больно-то спешили выздоравливать, пока еще эта самая Араукания не осталась позади!

Пристали к берегу — никого не видно. Взяли малые бочонки и пошли от берега веером, чтобы вернее найти источник воды. Чтобы не так страшно было, громко перекликались. И вообще старались пореже терять друг друга из вида. Из-за настороженности Федор, против своего обыкновения, едва замечал местность вокруг себя. Спроси его, по какому лесу он сейчас шагал, — только смущенно забормотал бы: «Ну, как его… Лес. Деревья, наверное. Трава. Ручей рядом. Никого нет…» Вдруг…

Кричали они, друг друга окликая, конечно, по-английски. Никаких иных голосов слышно не было. Вдруг из гущи кустов, только что ими пройденных, раздался тихий голос, говорящий по-испански:

— Вы не испанцы?

Судя по исковерканному языку, говорил не испанец. Стало быть, индеец. Арауканец. Чувствуя, как все сжалось внутри в ожидании стрелы, которая прилетит незнамо откуда, Федор торопливо сказал:

— Нет-нет! Мы — враги испанцев!

— Белые — и враги испанцев? — недоверчиво спросил голос, и Федор скорее угадал, чем услышал, нежный шелест натягиваемой тетивы. Волосы на загривке шевельнулись, руки и живот покрылись пупырями. Федор, стараясь говорить невозмутимо и без дрожи в голосе, спросил:

— Ну да, а что здесь особенного?

— Но… Но ведь испанцы давно победили всех других белых людей, и черных людей, и вообще всех людей, сколько их есть во всем мире!

— Ого! И кто вам это сказал? — спросил Федор. Его ближайшие соседи слева и справа по-испански не говорили — и напряженно прислушивались к интонациям, силясь угадать момент, когда надо будет упасть на землю, дабы спастись от стрел, и отстреливаться.

— Кто, кто. Это все знают, — пробурчал индеец.

— Это наглая ложь, придуманная испанцами! — гневно сказал Федор — и услышал, как в кустах снова прошелестело. Поскольку стрела из кустов не вылетела и ветер не налетал, это могло быть только одно: спустили настороженную тетиву. Федор расслабился, лоб моментально покрылся испариной, и слабость в ногах, еще миг назад напружиненных, готовых к прыжку, заставила сесть. Но тут же гнев на этих мошенников, владык полумира, запугавших дикарей своим сверхмогуществом, захлестнула его.

— Наглая ложь! — повторил он. — В моей стране даже не имеют понятия о том, что есть на свете страна Испания. А уж я-то белый. Испанцы темнее, верно?

В кустах хихикнули. А Федор, все еще кипя бессильным гневом, вспомнил свой погост, откуда все же плавали в Европу, и недальние деревеньки Псковского и Капорского уездов, где из европейских стран знали орден, шведа, турку (то есть соседей России), Крым, Литву, ляхов, греков… И все! Все остальные были «немцы», то есть те, чей язык непонятен, тогда как мы — «словене», люди понятных слов. Как же, заставишь этих дремучих мужиков признать верх Испании!