Мамины глаза были закрыты, она пребывала в морфиновом царстве покоя: то, что казалось ей очередным приступом серповидно-клеточной анемии, еще одним вошедшим в привычку приступом боли, который следует переждать, оказалось на поверку лимфомой. И когда врачи это выяснили, было уже слишком поздно. Кожа у нее приобрела лимонно-серый оттенок. Ей было чуть за тридцать, но выглядела она значительно старше.

Тени захотелось встряхнуть себя, того нелепого подростка, которым он был когда-то, заставить оторваться от книжки, взять ее за руку, поговорить с ней, сделать хоть что-нибудь, пока она окончательно не ускользнула из этого мира, а осталось ей совсем недолго, и он об этом знал. Но дотронуться до самого себя он не мог, а потому продолжал читать; вот так мама и умерла, пока он сидел рядом и читал эту толстую книгу.

После смерти матери он практически перестал читать. Литературе верить нельзя. Какой от книжек толк, если они не в состоянии уберечь тебя от чего-нибудь вроде этого?

Тень вышел из больничной палаты и двинулся дальше по извилистому коридору, который уходил куда-то вниз, в самую земную глубь.

Потом он снова увидел маму и глазам своим не поверил — такая она была молодая: ей, наверное, и двадцати пяти-то еще нет, и никаких болезней у нее еще не обнаружили. Она в квартире, в очередной съемной посольской квартире где-то в Северной Европе. Он оглядывается вокруг в поисках хоть какого-то ключа к ситуации и видит самого себя: мелкого засранца с большими серыми глазами и темными волосами. Они с мамой ругаются. Еще не услышав ни единого слова, Тень уже знает, о чем спор: в конце концов только на этой почве они и ссорились, а больше ни на какой.

— Расскажи мне об отце.

— Он умер. Не доставай меня.

— А кто он был?

— Забудь про него вообще! Он умер, нет его, и ты ничего в этой жизни не потерял!

— Покажи мне его фотографию.

— Нет у меня никакой фотографии, — говорит она, и голос у нее становится тихим и яростным, и он знает, что если и дальше будет задавать вопросы, она на него накричит или ударит, а еще он знает, что не перестанет задавать вопросы, — поэтому Тень развернулся и пошел по туннелю прочь.

Туннель змеился, и петлял, и закладывал кольца, наводя его на мысли о змеиной коже, о кишках и о самых глубинных, уходящих бог весть в какие подземные тверди корнях дерева. По левую руку у него обнаружился водоем; он услышал, как капает в него вода, еще издалека, но вблизи оказалось, что падающие откуда-то сверху струйки практически не нарушают зеркальной чистоты поверхности. Он опустился на колени и напился, зачерпывая воду рукой. Потом пошел дальше и неожиданно для себя очутился на танцплощадке с плавающими по полу яркими пятнами флуоресцентного света: будто попал невзначай в самый центр вселенной, и все на свете звезды и планеты вращаются теперь вокруг тебя. Но он не слышал никого и ничего, ни музыки, ни людей, которые пытались перекричать музыку, он смотрел во все глаза на женщину, в которой, пожалуй, даже и не признал бы при других обстоятельствах собственную мать, потому что в те годы, когда он ее знал, она такой уже не была — да что там, здесь она почти ребенок…

И она — танцевала.

Тень поймал себя на том, что ничуть не удивился, когда узнал ее партнера. За прошедшие с этих пор тридцать три года он практически не изменился.

Она была пьяна: Тень понял это с первого взгляда. Не то чтобы совсем пьяна, просто она не привыкла к спиртному, а через неделю или вроде того ей садиться на пароход, направляющийся в Норвегию. Пили они «маргариту», и соль так и осталась у нее на губах и на тыльной стороне ладони.

На Среде нет ни костюма, ни галстука, но заколка в форме серебряного дерева, пришпиленная к нагрудному карману рубашки, сияет и переливается, когда на нее попадают лучи прожекторов. Прекрасная пара, если, конечно, закрыть глаза на разницу в возрасте. В движениях Среды сквозит мягкая волчья грация.

Медленный танец. Он притягивает ее к себе, и его огромная лапища по-хозяйски обхватывает ее пониже талии, он прижимается к ней. Другой рукой берет девушку за подбородок, поднимает ее лицо вверх, и вот они уже целуются прямо здесь, на танцполе, а разноцветная переливчатая вселенная крутится и вертится вокруг.

Очень скоро они уходят. У нее кружится голова, она на него опирается, чтобы не упасть, и он ее уводит.

Тень закрыл лицо руками и не пошел следом: у него не было ни малейшего желания наблюдать за сценой собственного зачатия.

Зеркальная иллюминация исчезла, и теперь единственным источником света осталась крошечная луна высоко над головой.

Он двинулся дальше. На очередном повороте на секунду остановился, чтобы перевести дыхание.

И тут же почувствовал, как по его спине нежно прошлась чья-то рука, а потом тонкие пальчики взъерошили ему на затылке волосы.

— Привет, — шепнул темный, с хрипотцой, кошачий голос, прямо у него над плечом.

— Привет, — сказал он и повернулся, чтобы оказаться с ней лицом к лицу.

Она была шатенка с коричневой кожей, а глаза у нее были золотисто-янтарные, как хороший мед. А зрачки — две тонкие вертикальные щели.

— Мы разве знакомы? — озадаченно спросил он.

— Интимнейшим образом, — сказала она и улыбнулась. — Я имела обыкновение спать у тебя на кровати. А мой народ с тех пор не спускает с тебя глаз, по моей просьбе. — Она обернулась к дороге, которая разбегалась чуть впереди на три разные стороны. — Ну ладно, — сказала она. — Одна сделает тебя мудрым. Другая — цельным. А третья убьет.

— А мне казалось, я уже умер, — сказал Тень. — Там, на дереве.

Она тихо мяукнула.

— Есть мертвые, — сказала она, — и мертвые, а бывают еще и совсем другие мертвые. Это вещь сугубо относительная. — Она снова улыбнулась. — Есть у меня на этот счет хорошая шутка. Про мертвых родственников. Хочешь, скажу?

— Нет, — сказал Тень. — Мне и так весело.

— Ну ладно, — еще раз сказала она. — Так какой дорогой ты хочешь пойти?

— Не знаю, — честно признался он.

Она, чисто кошачьим движением, склонила голову набок. Тени вдруг вспомнились следы когтей на плече, и он поймал себя на том, что сейчас покраснеет.

— Если ты мне доверяешь, — сказала Баст. — Я могу сделать выбор за тебя.

— Я тебе доверяю, — сказал он, не колеблясь ни секунды.

— А знаешь, чего это тебе будет стоить?

— Я уже потерял свое имя, — сказал он.

— Имена приходят и уходят. А оно того стоило?

— Да. Ну наверное. Это было не слишком просто. Это как с откровением — вещь очень личная.

— Все откровения — вещи очень личные, — сказала она. — Именно поэтому им нельзя доверять.

— Не понял, — честно признался он.