– Угу, – Галеш кивнул, – я пойду, сэр командор.

* * *

Тори открыла глаза, едва за менестрелем закрылась дверь.

– Спасибо тебе, внучек, – прокаркала она сухим, незнакомым голосом, – ты что, не мог вынуть ее из петли пораньше?

– Уж чем богаты, – равнодушно ответил сэр Герман. – Как ты себя чувствуешь?

– Как ожившая мумия. Выйди, мне нужно одеться. А потом нам стоит о многом поговорить. Да, и распорядись, чтобы принесли воды. В вашем дурацком климате обезвоживание, видимо, считается нормой, но я, извини уж, так не привыкла.

Она ко многому не привыкла, что правда, то правда. Если верить Артуру... Господи, да что же это такое? Почему мысли снова и снова возвращаются к мальчику, сделать для которого больше, чем делается уже, все равно нельзя. Если верить Артуру, госпожа де Крис, «эта ведьма...» в Единой Земле появлялась лишь урывками. Знала, что за ней охотятся, и предпочитала не рисковать. Где-то в безопасном месте осваивала теоретическую базу, время от времени позволяя себе короткие вылазки для практической отработки усвоенного материала. А когда оказалась в теле музыканта, ей тем более стало ни до чего. То есть не до знакомства с особенностями здешней жизни и климатическими условиями.

А теперь поглядите только – она недовольна. Можно подумать, уживаться с Галешем было легче, чем освоиться в плоти, добровольно лишившейся души.

– Да уж, – недовольно каркнули за спиной.

Сэр Герман не вздрогнул: знал, что прабабка умеет появляться бесшумно из-за любой, самой скрипучей двери. Обернулся спокойненько. Пожал плечами:

– Ты неплохо выглядишь.

– Для своих лет. – Госпожа де Крис поджала губы. – Странно это – одновременно чувствовать себя убийцей и самоубийцей – Она хмыкнула – Не смотри так У тебя глаза становятся, как у этого Писмейкера. Да, кстати, Невилл, если он действительно жив, его нужно убить.

– Ты совсем рехнулась? – зло поинтересовался сэр Герман. – Или это стресс?

– Сейчас я выпью воды, – госпожа де Крис отвернулась и пошла к столику, где стоял запотевший графин, – потом покурю, а потом, Мастиф, я расскажу тебе очень старую и очень страшную сказку. Я помню, ты любил сказки.

– Я вырос.

– Эта сказочка как раз для взрослых. Для таких взрослых, кто берется спасать... хм... остатки человечества после, как вы это называете? День Гнева, да? – Она сама налила воды в высокий тонкий стакан. – А ты ведь знаешь, мон колонель, что достоинство каждого дела заключается в том, чтобы оно было доведено до конца. Чьи слова?

– Чингисхана, – машинально ответил командор.

– Великий был человек, – Тори с удовольствием сделала глоток, – и уж, наверное, знал, что говорит. Начал, так заканчивай. Спасаешь – спасай. А то ведь твой... Миротворец, – последнее слово она произнесла отчетливо, с заметной издевкой выделяя каждый слог, – уничтожит здесь все и вся, живое и неживое.

– О чем ты?

– О мальчике. – Стакан стукнул дном о столешницу, плеснулась через край вода. – О синеглазом мальчике, Герман, которого нужно убить, хотим мы того или нет. Нужно, потому что иначе умрут все остальные. Работа у него такая, понимаешь – убивать. И я боюсь, ему уже дали для этого повод.

* * *

Даже в снах Артур не мог забыть о том, что творилось наяву. Сны были страшные, и боль в них достигала немыслимого предела, и оставалось лишь удивляться: сколько же может вынести одна грешная душа, как удается удержаться на краю, не сорваться в черную бездну отчаяния? Не сорваться. Когда так хочется просто шагнуть туда...

И сразу все станет хорошо. Так хорошо, что самые безумные мечты станут явью.

Признай обвинения. Спаси брата.

Возьми Меч.

Прекрасная земля, дивная земля, из сказочных снов молила: защити. Стань хозяином. Здесь все твое: светлые леса, древние холмы, черные скалы и вольные равнины. Все твари, земные и небесные. Все люди и нелюди. И ветры, и дожди, и небо в облаках, и ясные звезды.

И... ведь ему так больно, твоему младшему брату. Ему больно. А ты обещал защищать его.

Возьми Меч, Артур, Светлый рыцарь. Только протяни руку, и рукоять сама ляжет в ладонь. И все станет хорошо. Станет так, как ты хочешь.

Взять Меч – значит отдать душу.

Признать обвинения – значит солгать пред ликом Творца.

Стоять на краю, на самом краю... стоять. И убивать Альберта, убивать неотвратимо и медленно. Так медленно...

А Она не говорила ничего, лишь наблюдала молча, с тревогой, жалостью и надеждой в черных-черных, глубоких, теплых очах... И выбирать не приходилось, потому что пусть лучше Альберт, пусть будет больно ему, лишь бы в Ее глазах не появились печаль и... разочарование. Конечно, Она поймет, и простит – Она прощает всех, Она – заступница и защитница, и, может быть Она даже попросит Сына не судить строго.

Нельзя.

Лучше убить Альберта, чем предать Ее.

И сны уходили. И Артур радовался яви, полной боли и стыда. Потому что в яви не было искушения, не было надежды, а боль, свою или чужую, не имея на что надеяться, можно терпеть до бесконечности.

Или до смерти.

* * *

До Триглава оставалось несколько часов езды.

Галеш спешил и, жалея коня, все-таки понукал его, надеясь, что добрая животина выдержит не столь уж длинный переход. Все-таки Артур разбирался в лошадях.

Разбирается.

Он жив, слава Тебе, Господи! Черный Туман, вблизи оказавшийся все-таки серым, хотя и густым, неровными клочками расползся в стороны. Как будто имя Божье, помянутое лишь в мыслях, представляло для него угрозу.

Может, и представляло. Над этим Галеш не слишком задумывался. Все равно разгонять нечисть одним лишь словом, как умел... умеет! Артур, ему, музыканту, не дано. Да и не водится в тумане нечисти. В этом тумане. Он сам по себе любой твари, чистой и нечистой, может фору дать.

А Артур... что же там было... Откуда уверенность, что он погиб? И... и когда только ты научишься думать, музыкант? Думать, а не только стихи складывать. Почему сэр Герман говорил о своем рыцаре так, словно не знает доподлинно, где он и что с ним? Нет, нет, забудь, Галеш, забудь, не тревожься. Зная Артура, глупо удивляться тому, что командор Единой Земли не имеет представления о том, где он сейчас. Наверняка это известно только Альберту, потому что где бы ни был Артур, Альберт будет с ним. Братья неразлучны. Даже когда они далеко друг от друга.

И все-таки стоило заехать в столицу. Потерять день, но выяснить все доподлинно и, может быть – вдруг повезло бы, – повидаться и с Миротворцем, и с Альбертом.

Потерять день. Нет. Нельзя. Каждый час дорог. Каждая минута.

Почему?

Вот над этим Галеш точно не задумывался.