— Какое расстояние до ближайшего города?

— Не знаю точно. Километров восемьсот.

— Доставка производится на олити?

— Нет. Так же, как вам, по обычной автоматической сети. Я вижу, вас смущает расстояние. Это не имеет значения. Когда я построил этот дом, мне провели все, что нужно для доставки питания, морской воды для бассейна и всего, что мне может понадобиться. Летать в город у меня нет времени. Доставляющие механизмы достаточно мощны, расстояние их не смущает.

— Нет, — сказал Синяев, — я думал о другом. Но это не важно. Чем вы занимаетесь в свободное время?

— У меня есть большой сад. Я работаю в нем. Физический труд — хороший отдых.

— С помощью машин?

— У меня их нет.

— Ваш сад велик?

Льинь Диегонь назвал цифру, соответствующую квадратному километру.

— Такая площадь должна отнимать много времени. Например, поливка…

— Этим мне незачем заниматься. Когда саду нужна поливка, я сообщаю на станцию, и мне дают дождь.

— Я забыл об этом, — сказал Синяев. — Но уход за деревьями?

— Справляюсь, — коротко ответил каллистянин.

— А уборка урожая?

— Ее производят другие. Фрукты увозят.

— Кто?

— Не знаю. Мое дело сообщить, что время уборки наступило, а кто прилетит за фруктами, — зачем мне это знать?

Диегонь говорил как будто недовольным тоном. Можно было подумать, что вопросы ему неприятны. Но ни Широкову, ни Синяеву такая мысль даже не пришла в голову. Они очень хорошо знали, что если бы Диегонь не хотел говорить с ними, то сказал бы об этом не задумываясь.

— Как вы работаете? — спросил Широков. — Я говорю о вашей основной работе.

Как по волшебству, выражение лица хозяина изменилось при этом вопросе. Он оживился, и в тоне ответа уже нельзя было заподозрить скуки.

— Вероятно, вы подразумеваете не как, а над чем я работаю? Вот смотрите!

Он подошел к чему-то, стоявшему посередине мастерской, и откинул темное покрывало.

— Обычно я не показываю свою работу до ее завершения. Но вам могу показать.

Это была огромная картина, но выполненная не кистью, а резцом по материалу, похожему на мрамор бледно-розового цвета. Скульптура изображала лес на берегу реки. Очевидно, Диегонь пользовался красками или чем-то другим, потому что вода в реке была окрашена в естественный цвет и так прозрачна, что можно было видеть камни на дне. Деревья были еще едва намечены. Мастерство исполнения было высоким.

— Куда предназначается эта скульптура? — спросил Синяев.

— Пока никуда. Но если она понравится, то ею украсят какое-нибудь здание или комнату в детском городе.

— Я думаю, что она не может не понравиться, — сказал Широков. — Это очень красиво.

— Благодарю вас, — сказал Диегонь. — Но судить еще рано.

Он снова закрыл свою работу и подошел к экрану.

— А вы занимаетесь скульптурными портретами?

— Иногда. Но это не моя специальность. Я люблю изображать природу. — Он обернулся, словно ища что-то. — Вот, например!

Перед экраном появился небольшой бюст из черного камня. Он изображал несомненно Дьеньи, но только в детском возрасте.

— Узнаете? — спросил Диегонь.

— Да, конечно. Очень хорошо выполнено.

Художник пренебрежительно махнул рукой.

— Это не искусство, — сказал он. — Подобный портрет можно изготовить за один час. Если хотите, я покажу вам, как это делается.

Разумеется, Широков и Синяев тотчас же выразили свое согласие.

Диегонь пододвинул к экрану небольшую машину. Она была на маленьких колесиках и легко передвигалась. По внешнему виду это был прямоугольный ящик.

Художник пристально всмотрелся в лицо гостей Каллисто.

— Ваша голова, — обратился он к Синяеву, — труднее, чем у вашего товарища. Поэтому, если не возражаете, я изготовлю ваш портрет.

— Конечно, не возражаю, — ответил Синяев.

И вот меньше чем за час была создана из белого камня голова Синяева. Каллистянский скульптор действовал совсем не так, как обычно работают скульпторы. Вложив кусок камня в машину, он затем на плотных листах нарисовал голову Георгия Николаевича с трех сторон и вложил эти листы в ту же машину. Не прошло и десяти минут, как бюст был уже готов. Машина по рисункам выточила его из камня. Но первый оттиск не удовлетворил Диегоня. Он вложил камень обратно и принялся исправлять рисунки. Так повторилось несколько раз. В конце концов получился точный портрет, поражающий тонкостью работы.

— Подарите мне эту скульптуру, — попросил Синяев.

— Лучше приезжайте ко мне, и я создам настоящий портрет, — ответил Диегонь. — Мне надо узнать вас ближе. Этот бюст мертв. В нем нет выражения. Я не знаю вашего характера, вкусов. Вы для меня незнакомый человек. Сравните с портретом Дьеньи, он выполнен тем же способом.

Действительно, разница бросалась в глаза даже для неискушенного человека. Портрет Синяева был маской, очень похожей, но только маской. На лице юной Дьеньи было выражение мечтательности, которое художник, очевидно, считал характерной чертой своей племянницы. Это лицо было живым.

— Все же, — сказал Синяев, — я повторяю свою просьбу. Мне хочется иметь этот бюст на память о нашей встрече.

— Если вы хотите, — ответил Диегонь, — вы его получите. Я пришлю его вам. А теперь прощайте. Меня ждет работа. Если вы еще раз соединитесь со мной, я буду рад.

Гесьянь выключил экран.

— Одно меня удивляет, — сказал Синяев, — это то… Предположим, — обратился он к Линьгу, перебивая сам себя, — что мне вздумалось бы поселиться в самом глухом месте, где-нибудь в горах…

— Там живут.

— Так неужели бы ради меня одного стали бы проводить сети труб для снабжения?

— Разумеется.

— А вам не кажется, что производить такую работу ради одного человека нерационально?

Четверо каллистян переглянулись. Вопрос, очевидно, показался им непонятным.

— Вы же не удивляетесь, что в этом доме, где вы живете, все это есть? — мягко спросил Линьг.

— Здесь город. В нем живут миллионы людей, пусть даже тысячи.

— Но в этом доме живут не миллионы и не тысячи. Вы могли бы жить тут и один.

— Не знаю, право, как пояснить вам мою мысль. Здесь, в Атилли, много домов. Провести трубы в один или в десять, в сто — разница небольшая. Я имею в виду затрату времени и материалов. Но вести эти трубы за сотни километров ради одного человека — это другое дело. В один дом…

— Но ведь в этом доме живут люди, не правда ли? — спросил Гесьянь таким тоном, каким говорят с человеком, не желающим понять очевидной истины. — Разве эти люди не имеют права на то, чем владеют остальные?