Что ни говори, а Ласка — человек необычный. Обычному двумя глазами на мир глядеть положено, а одноглазые, если верить сказаньям, один глаз в Ином мире держат, значит, зрят, что живым видеть не положено. Как тут не насторожиться?

В этот раз привал объявили много раньше положенного срока. Розмич не стал спешиваться, уже догадался — ему отдых не светит. Так и вышло.

Ласка помахал рукой, подзывая алодьского.

— Ну что, выведешь? — поинтересовался Полат.

— Попробую.

…В деревню отправился десяток белозёрцев во главе с князем. Для селян честь, мягко говоря, великовата, но Полат сам решил ехать. Перечить владыке Белозера, ясное дело, не стали.

Верная тропа нашлась куда быстрей, чем рассчитывали. А вот сама деревня оказалась совсем не такой, как помнилось Розмичу.

Десяток мелких, невзрачных домишек с соломенными крышами да неровные лоскуты огородов вокруг. Всё.

В былые времена эта деревушка казалась Розмичу куда любопытней. Больше и богаче. И избы были исполинскими, и огороды, считай, необъятными. А ближний к лесу домик заставлял сердце трепыхаться от ужаса, потому как его хозяйка — сухая, сморщенная старуха с длиннющей белой косицей — слыла самой могучей ведьмой. Говаривали, её жених перед самой свадьбой бросил, а нечистый лесной дух подобрал. С той поры и ходила с девичьей косой и такое колдовство творила, что земля качалась.

Малый отряд без труда преодолел оградительную борозду, опоясавшую селенье. Кто-то, кажется Ласка, дунул в рожок. Но дружинников и так заметили, на всякий случай позапирались в избах.

Князю такая встреча ой как не понравилась…

Щёки Полата вспыхнули, даже густая борода не могла скрыть этот румянец. Зубы заскрежетали, в глазах полыхнули молнии.

Розмич откровенно таращился на князя и, когда неистовый взгляд владыки остановился на нём, не сдержался:

— Прости, княже! Уж больно ты сейчас на отца похож! — Слово «покойного» Розмич проглотил. Сам не знал отчего, но это казалось благоразумным.

Розмичу почудилось или Полат и впрямь смягчился? Мгновенно. Будто кто-то пальцами щёлкнул.

Наконец навстречу отряду вышел старец. Седой и дряблый. Трясся селянин так, что, кабы не посох, давно бы упал и, скорее всего, рассыпался в прах.

— Не бойся, старик! — прогремел Полат. По этому голосу даже глухой распознает в человеке князя. — Мы с миром пришли. Зла не причиним.

На сморщенном лице появилась обречённая улыбка. Стариковский голос задребезжал:

— Так я, мил-человек, не со страху. Это старость. Старость — она такая!

Ответ старика уязвил Полата, но заметить это смог лишь Ласка, стоявший ближе остальных.

— Коли не боитесь, — как ни в чём не бывало продолжил князь, — зачем по избам заперлись?

— Осторожность, мил-человек… Осторожность лишней не бывает.

— Ты кого человеком назвал?! — не выдержал Ласка. Оказалось, тонкотелый дружинник тоже умеет басить не хуже медведя. — Не видишь разве? Перед тобой князь! Полат, сын Рюрика!

Дряхлый селянин не дрогнул. Улыбался по-прежнему… обречённо.

Всё, что происходило дальше, Розмича несколько насторожило.

Деревенские высыпали из своих избушек, начали кланяться. Полат благосклонно выслушал заздравные речи, принял из рук худосочной девицы ковшик с колодезной водой. После объявил о своих надобностях — шесть мешков овса и весь, какой есть, выпеченный хлеб.

Ему ответил всё тот же старик. Объяснил, мол, третий год неурожай. Из съестного только сушеные грибы имеются. Полат окинул собравшийся люд грозным взглядом, повторил просьбу.

Князю указали на общую худобу — лето минуло совсем недавно, но отъесться селяне не успели, слишком отощали за зиму. Да и не заменят лесные коренья хлеб, сколько ни жуй. И щедрость Большого Леса ощутима лишь тогда, когда на огороде тоже есть чем поживиться. Одной охотой тоже не насытишься…

То, что среди селян ни одной брюхатой бабы, ни одного младенчика, воины заметили без подсказок. И детей в толпе всего пятеро, и те — почти отроки и отроковицы. Малы́х — будто и не было никогда. Старик — один-единственный, который навстречу вышел…

— Мне нужен овёс для лошадей, — в третий раз повторил Полат. — И хлеб для воинов.

В четвёртый повторять не стал. Приказал отпереть закрома и показать дружинникам. Ослушаться княжьего слова селяне не смели. К тому же не просто князь — сын пресветлого Рюрика!

Розмичу позволили остаться в седле, подождать вместе с Полатом и Лаской.

Алодьский дружинник кожей чувствовал ненавидящие взгляды селян и проклинал свою болтливость.

Из деревни уезжали под бабий плач — дружинники Полата нашли, что требовалось. Скудные запасы, предназначенные для весеннего сева, были сокрыты хорошо… на взгляд тех, кто дальше собственной избушки не бывал. А воин, прошедший хотя бы одно сражение, мыслит совсем иначе и глядит куда внимательней селянина. Такой и припрятанный в самом неожиданном месте самоцвет найдёт, не то что зерно.

— Не кори себя, — сказал Розмичу Полат.

— Не корю, — соврал тот.

Лучше соврать, чем признаться. Ежели коришь себя, значит, и князя осуждаешь. А властители таких дум не терпят.

— Ладно, ладно, — усмехнулся князь. Он кивнул алодьчанину держаться рядом, остальным велел поотстать. — Розмич, жизнь не так проста, как кажется простолюдину.

Слова, равносильные добротной пощёчине, дружинник выдержал не дрогнув. Только в глубине души шевельнулась обида — за несколько лет в Алоди ему никто, ни одна псина пахарским прошлым не пеняла, а белозёрским будто и поговорить больше не о чем.

— А князья не только каждодневной справедливости служат, — продолжал Полат. — Князь должен смотреть дальше, в будущее.

Розмич прищурился. О вещем даре своего князя — Олега — дружинник знал. А вот о том, что и Полат умеет будущее прозревать, слыхом не слыхивал. Или речь о чём-то ином?

Белозёрский князь будто мысли прочёл:

— Волхование дано не каждому. Тем, кого боги обделили вещим даром, остаётся надеяться на собственные силы. Воспитывать в себе прозорливость. Учиться думать, подмечать, угадывать. Понимаешь?

Тропа, которой ехали, была до того узкой, что мужчины изредка соприкасались стременами. По обеим сторонам — исполинские деревья, стоят плотно, точно частокол. Порой плотный ряд стволов сменяется густым орешником с пожухлой от осеннего холода листвой.

Розмичу казалось, что от князя веет жаром. Будто в душе владыки полыхает настоящий пожар — то ли негодования, то ли истового желания быть понятым. Одно алодьский дружинник знал наверняка — Полат не лжёт.

— Понимаю, — хмыкнул он. И всё-таки решился: — Только при чём тут зерно? Нам три-четыре дня до Новгорода идти, неужели не потерпели бы? Сами подстреленной дичью сыты, лошадям — травы вдоволь. А селяне помрут теперь.