За несколько месяцев до девяностолетия в его кабинете раздался телефонный звонок. Звонил один из бывших узников концлагеря Терезиенштадт, проживавший ныне в Канаде. У него была информация об эсэсовце по имени Юлиус Вил, перед самым концом войны застрелившем семь заключенных Терезиенштадта. Визенталь сделал то, что неоднократно делал в течение пятидесяти трех лет поисков нацистских преступников: передал эту информацию в Центральное управление по расследованию военных преступлений в Людвигсбурге.

Найти Вила было нетрудно. До выхода на пенсию он работал редактором местной газеты в городе Шрамберге в Шварцвальде (на юге Германии), был известен своими справочниками для любителей пешеходных и велосипедных прогулок и даже получил орден. Он был осужден на 12 лет и менее чем через год после этого умер. Он стал последним преступником, которого Визенталь отдал под суд.

В 1989 году Визенталь получил письмо от человека по имени Хайнц Зильбербауэр. Увидев по телевизору интервью с Визенталем, Зильбербауэр написал ему, чтобы поблагодарить за смелость, а также за принцип, которым Визенталь руководствовался: «справедливость, а не месть». «Моя фамилия, – писал Зильбербауэр, – вам, конечно, знакома. Когда вы нашли человека, арестовавшего Анну Франк, журналисты много дней донимали меня телефонными звонками и мне приходилось вновь и вновь им разъяснять, что он не мой отец и даже не родственник. По чистой случайности у нас просто одна и та же фамилия. Но несмотря на это, мне все же было стыдно. Мне было стыдно за своего отца. Этот инцидент напомнил мне, что он тоже остался неисправимым нацистом. Слава Богу, что я рос не с ним. Он умер четыре года тому назад».

Визенталь ответил Зильбербауэру теплым письмом. Он писал, что такие послания укрепляют его веру в моральное здоровье молодежи и являются для него стимулом, чтобы продолжать работать.

Учительница из Хайланд-Парка, штат Нью-Джерси, Хая Фридман, прислала Визенталю письма, написанные ее учениками. Визенталя эти письма обрадовали. Он ответил ей, что готовность юных изучать уроки Холокоста является залогом того, что никто больше не будет пытаться уничтожить целые народы. Он писал, что понимает, почему столь многих молодых людей тот кошмар, который ему довелось пережить, отпугивает, и добавил, что ему известно, как многие из них затыкают уши и зкрывают глаза. «Холокост, – говорят они, – это далекая история. Какое это имеет отношение к нам?» Поэтому, писал Визенталь, долг людей, переживших Холокост, снова и снова объяснять молодым, что уничтожение евреев имеет к ним гораздо большее отношение, чем им кажется. Они привыкли жить как свободные люди, и следует напоминать им, что потерять эту свободу они могут очень быстро, и внезапно потерять. «Я, – писал Визенталь, – всегда говорю молодым людям, что свобода похожа на здоровье: пока не потеряешь, ее не ценишь; и свобода не дается нам свыше – за нее нужно сражаться каждый день». Он писал, что ему уже девяносто пять, что нацистских преступников скоро уже не останется, что люди, пережившие Холокост и способные дать показания о преступлениях, тоже умирают один за другим, и что обязанность предотвратить будущий геноцид и защищать права человека ложится теперь на поколение детей из Хайланд-Парка.

На склоне дней Визенталю захотелось помириться с Центром в Лос-Анджелесе. Музей толерантности пользовался большим успехом, и это доставляло ему глубокое удовлетворение. Ежегодно этот музей посещали десятки тысяч учащихся американских школ, военнослужащих и т. д. Они переходили из зала в зал, где подробно рассказывалось об истории Холокоста, а также о дискриминации и преследованиях меньшинств в разных странах, включая США. Визенталь это ценил. Он писал своему адвокату, что его разногласия с молодыми и динамичными американцами, управлявшими Центром, объяснялись тем, что он пришел из мира, радикально отличавшегося от их собственного. Он завещал Центру свой письменный стол, большую карту концлагерей, висевшую в его кабинете, ковер, фотографии и книги с дарственными надписями авторов.

Несколько его знакомых приезжали к нему попрощаться. Из Хайфы приехал Тувья Фридман, а из Нью-Йорка – Ева Дьюкс.

Циля Визенталь умерла в ноябре 2003 года в возрасте 95 лет, и через несколько недель после этого Визенталь пришел на работу в последний раз. Его преклонный возраст уже сильно давал о себе знать. Машину он больше не водил, и за рулем теперь сидела его верная секретарша Розмари Аустраат.

Последний год его жизни прошел в болезнях и одиночестве. За ним ухаживали две сиделки-полячки. Только марки все еще дарили ему радость. Они были его друзьями, и он показывал их – одну за другой – своей израильской внучке, Рахели Крайсберг, называя их стоимость в крейцерах (валюта, бывшая в ходу в Австро-Венгерской империи): вот эта – 10 крейцеров, а эта – 25; эта обрезанная, а эта зубчатая; на этой изображен правитель, а на этой – только цифра; на этой – круглая печать, а на этой – треугольная. Марки располагались в альбоме прямыми рядами, как солдаты на параде. Были у него также конверты, письма и блоки негашеных марок Третьего рейха с портретом Гитлера. Время от времени он говорил: «Красивая марка, правда?» – и ждал, пока внучка это подтвердит, а иногда бормотал, словно разговаривая с собой: «Очень дорогая».

Однажды Рахель повела его на биржу филателистов в кафе «Музеум». Он что-то там купил и вернулся домой с чувством, что провернул хорошую сделку.

После его смерти коллекция была продана на аукционе примерно за полмиллиона евро. Наверное, ему приятно было бы об этом узнать.

Королева Великобритании успела прислать к нему своего посла, присвоившего ему рыцарское звание, а президент Австрии Хайнц Фишер лично пришел к нему домой, чтобы вручить «Большой золотой орден». Это был тот самый Фишер, который в свое время угрожал создать комиссию по расследованию его деятельности. «Мило», – сказал Визенталь на идише и вернулся в свою комнату. Вскоре после этого Фишер вручил более почетный орден, «со звездой», одному футбольному деятелю, и Розмари Аустраат послала в связи с этим президенту письмо протеста. Как хорошо, писала она, что Визенталь до этого не дожил.

В иной мир он ушел с воспоминанием гораздо более приятным. Когда ему исполнилось девяносто, друзья устроили ему день рождения в роскошном старинном отеле «Империал», и хотя всю свою жизнь он был неверующим, тем не менее попросил, чтобы еда была кошерной. Мысль о том, что отель, принимавший у себя Адольфа Гитлера, будет подавать кошерную еду гостям Симона Визенталя, доставляла ему невыразимое удовольствие.