4

Саймон Роджерс расхаживал по разоренной квартире Фэй, аккуратно обходя разбросанные по полу обломки, и объяснял, что существуют законы, которые дозволяют подобное (на слове “подобное” он обвел рукой оскверненную и разгромленную квартиру), поскольку после событий 11 сентября были приняты определенные статуты касательно розыска подозреваемых в терроризме и допустимости применения силы.

– Попросту говоря, полиция вольна посылать отряды быстрого реагирования, когда ей заблагорассудится, – вещал Роджерс, – и мы бессильны ей в этом помешать, предотвратить, отменить или изменить этот приказ.

Фэй на кухне молча помешивала чай в единственной уцелевшей чашке.

– Но что они искали? – Сэмюэл пнул обломки телевизора, который словно раскурочили молотком, раскидав электронные внутренности по всему полу.

Саймон пожал плечами.

– Таков порядок, сэр. Вашу матушку обвиняют в подготовке террористического акта внутри страны, следовательно, полицейские имеют право творить что хотят. Вот они и творят.

– Но она же не террористка.

– Безусловно, но коль скоро ее обвиняют в соответствии со статутом, по которому преследуют тайных агентов Аль-Каиды, полиция и обращается с ней, как с потенциальной террористкой.

– Офигеть.

– Закон писали в те времена, когда Четвертая поправка мало кого волновала. Да и Пятая тоже, если уж на то пошло. Ну и Шестая. – Роджерс негромко фыркнул. – И Восьмая.

– Но ведь чтобы провести обыск, наверняка требуется веская причина? – удивился Сэмюэл.

– Безусловно, сэр, но это обычно не разглашают.

– Разве не нужно сначала получить ордер?

– Да, но это секретная информация.

– Кто их выдает?

– Это конфиденциальные сведения, сэр.

– Неужели никто за этим не следит? Неужели нет никого, кому мы может пожаловаться?

– Процедуру регулирует закон о неприкосновенности личности, однако информация засекречена. В целях государственной безопасности. Нам следует верить, сэр, что правительство действует в наших интересах. Вообще же должен отметить, что такие обыски не считаются обязательными. Тут решает суд. Они не обязаны их проводить. И мне совершенно точно известно, что прокурор об этом не просил.

– Значит, это судья.

– Формально я не имею права разглашать подобную информацию. Но вообще-то да. Это судья Браун. Мы можем предположить, что он лично отдал приказ.

Сэмюэл посмотрел на мать. Та не поднимала глаз от чашки с чаем. Такое ощущение, что она больше помешивала чай, чем пила. Деревянная ложка глухо постукивала о края чашки.

– Так что нам делать? – спросил Сэмюэл.

– Я продумываю активную линию защиты против этих новых обвинений. Наверняка мне удастся убедить присяжных в том, что ваша матушка не террористка.

– И что же вы им скажете?

– Ну, во-первых, что потерпевшая сторона, то есть губернатор Пэкер, ничуть не испугался.

– То есть вы призовете его в свидетели?

– Именно так. Держу пари, он не захочет публично признаться в том, что испугался. Тем более вашей матушки. Да еще во время президентской кампании.

– И всё? Это все ваши доводы?

– Я намерен доказать, что поступок вашей матушки – не более чем угрожающий жест, однако она не угрожала губернатору словесно, посредством электронных средств связи, по телевизору или в письменном виде, и это по отдельным причинам, объяснить которые не так-то просто, считается смягчающим обстоятельством. Надеюсь, это поможет скостить ей срок с пожизненного заключения до десяти лет строгого режима.

– Да уж, победа.

– Признаться, я куда лучше разбираюсь в законе о свободе слова. Защищать же тех, кого обвиняют в терроризме, признаться, для меня не сахар, – рассмеялся он.

Оба посмотрели на Фэй: та по-прежнему таращилась в кружку и не обращала на них внимания.

– Прошу прощения, – сказал адвокат и, пробираясь между распоротых подушек, диванных валиков и одежды на вешалках, направился в туалет.

Сэмюэл пошел на кухню. Под ногами хрустело битое стекло. Стол был засыпан продуктами, которые полиция вытрусила из буфета: молотым кофе, хлопьями, овсяными отрубями, рисом. Холодильник сдвинули с места, выключили из розетки, и под ним уже собралась лужа. Фэй прижимала к груди кружку – глиняную, ручной работы.

– Мам, – позвал Сэмюэл. Интересно, подумал он, каково ей сейчас, учитывая, что утром она приняла какие-то мощные транквилизаторы. – Ты меня слышишь?

Казалось, Фэй оцепенела и ничего не замечает. Даже чай помешивала машинально, на автомате. Наверно, этот обыск вверг ее в ступор, подумал Сэмюэл.

– Мама, что с тобой? Ты меня слышишь?

– Этого не должно было случиться, – наконец пробормотала Фэй. – Так не должно было быть.

– Да что с тобой?

Фэй помешивала чай, глядя в кружку.

– Какая же я дура.

– Ты-то тут при чем? – удивился Сэмюэл. – Это я во всем виноват. Не надо было ездить к судье: я только все испортил. Прости меня, пожалуйста.

– Я совершила кучу ошибок, – Фэй покачала головой. – Одну за другой.

– Слушай, мы что-нибудь придумаем. Элис советовала нам уехать из города, а может, даже из страны.

– Да, теперь я ей верю.

– Хотя бы ненадолго. Пока Браун не уйдет на пенсию. Чтобы он понял: суда придется ждать годами. Надо избавиться от него, добиться, чтобы дело взял другой судья.

– И куда же мы поедем? – спросила Фэй.

– Не знаю. В Канаду. В Европу. В Джакарту.

– Да никуда, – Фэй поставила кружку на стол, – мы не сможем уехать. Меня же обвиняют в терроризме. Меня просто-напросто не пустят в самолет.

– Блин, точно.

– Так что придется положиться на Саймона.

– Положиться на Саймона? Надеюсь, мы найдем выход получше.

– А что еще остается?

– Элис сказала, что судья ни за что не отступится. Что он твердо намерен упечь тебя за решетку до конца твоих дней. И это не шутка.

– Я и не думала, что это шутка.

– Он сказал, что из-за тебя стал инвалидом. Что ты ему сделала?

– Ничего. Я понятия не имею, о чем он. Честно.

Из туалета донесся шум воды, и вышел Саймон. Рукава его спортивного пиджака усеивали капли воды.

– Профессор Андерсон, сэр, я так рад, что вы приехали. Я как раз хотел с вами поговорить. О вашем письме. О письме судье, которое вы наверняка все это время писали, не жалея сил.

– Да, конечно. И что насчет письма?

– Я хотел лично поблагодарить вас за труды, сэр, за то, что вы потратили столько времени, но должен сообщить, что мы больше не нуждаемся в ваших услугах.