Было слышно, как на кухне стучала посудой воротившаяся из очереди Таиска. Вполне своевременно она внесла на подносике блюдце карамели, чайник и тарелку холодной, нарезанной дольками свеклы. Огорченная чем-то или же не смея вмешаться в ученую беседу, она молча присела в стороне. Только спросила глазами у брата, договорились ли, и тот сделал ей успокоительный жест в знак того, что, дескать, не совсем еще, но налаживается. Внезапно с глухим вздохом раскрылась дверца буфетика, и, вспомнив рассказы матери, Поля улыбнулась; все это чуть посгладило неловкость намечавшейся размолвки.

— Вот, опробуй, Поля, от теткиных трудов, — как бы извиняясь за скромность угощенья, пригласил Иван Матвеич, — сама в палисаднике выращивает. От деликатесов в пожилом возрасте следует воздерживаться, а вот углеводы и нашему брату в любом количестве не повредят. Обрати внимание: исключительной вкусовой гаммы свекла... не находишь?

— Спасибо, я ведь прямо из столовой к вам прикатила! — И, смягчившись его боязнью снова потерять ее надолго, погладила руку отца. — Я все понимаю, папа... но, пожалуйста, не бойтесь за меня: еду я всего лишь санитаркой... к тому же говорят, на самый тихий участок фронта. Какая там Горгона!

Единственно чтоб не обидеть старуху, она взяла ломтик, согласилась, что свекла — редкой сахаристости, и посмотрела под рукав на часики, те самые, что Иван Матвеич подарил жене вскоре после переезда из лесничества в Москву. Военная одежда надежно охраняла Полю от упрашиваний погостить денек-другой.

Иван Матвеич мельком взглянул на фотографию в золоченой рамке.

— Когда ты видела маму в последний раз?.. и вообще, как она там?

— Мы виделись накануне отъезда... Но я приехала сюда еще в июне. С тех пор было только два письма от нее, потом все оборвалось.

— Да, мне рассказала сестра. Пожалуйста, опиши мне ее последний день перед твоим отъездом. — И прикрыл глаза, чтоб лучше видеть то, что ему хотелось.

— Да нечего и описывать-то... Ну, сделала обход больных, как положено фельдшерице. После смерти Егора Севастьяныча молодого врача к нам прислали, неопытного: вся больница на маму легла. Вечером принимала своих избирателей: у нее как раз по субботам депутатский прием. Только домой вернулась, усталая, тут ей хозяйственные отчеты какие-то принесли. Да, на счастье, свет погас: у нас там электричество пока неважное, часто портится. С полчасика посидели мы с ней в потемках, обнявшись... потом поехали на станцию.

— Это хорошо. При мне электричества вовсе не было, — сказал в задумчивости Иван Матвеич. — Не замечала, не зябнет она теперь?

Поля не поняла вопроса: видимо, эта главнейшая подробность Таискина рассказа о Елене Ивановне не удержалась в Полиной памяти.

— Да не с чего зябнуть-то: дрова свои, на Енге живем.

Иван Матвеич постарался в пределах возможного уточнить вопрос:

— Я в том смысле спросил, что... не скучно ли ей там, одной. Ты ведь главным образом в Лошкареве жила. Так вот, не тоскует ли... без близких-то?

И опять Поля не поняла его ревнивого вопроса.

— Она на людях весь день, так что тосковать вроде и некогда. Разве теперь только... Очень это плохо, что весь месяц ни слуху ни духу от нее. И что она сейчас, в данную минуту, делает, уже не знаю, не вижу...

— Разве разглядишь сквозь пороховой-то дым, — в качестве утешения вставила Таиска.

— Ну, такая мама, как у меня, уж нашла бы способ весточку о себе подать!

Темнело рано, по-зимнему. Поля стала прощаться. После неизбежных напутствий, советов беречь здоровье и приглашений заходить до отъезда старики вышли проводить ее в прихожую. Поля позволила отцу застегнуть деревянные пуговицы на ее ватнике: он делал это неумело, просто стремился оттянуть разлуку.

— Не забывай нас, Поленька... Напиши нам при случае, защитница ты наша! — сказала Таиска и как-то особенно истово поклонилась уходящей в пояс.

Она была такая сдержанная, рассеянная в тот вечер, что брат не узнал ее: даже не предложила присесть перед отъездом, по русскому обычаю, как это всегда велось в их доме, — даже не заметила, что, придя со свертком, гостья уходила с пустыми руками. Но вот уж и дверь была распахнута, а Поля почему-то медлила с уходом.

— Если тебе что-нибудь нужно, Поля, ты прямо скажи, — предложил Иван Матвеич. — Конечно, у солдата харчи и мундир готовые... но имей в виду: здесь до последнего гвоздя все твое... пополам с Сережей.

— По глазам видать, и хочется ей чего-то, а сказать боится, — подтвердила Таиска. — Может, деньги или из теплого что возьмешь? в самую стужу отправляешься! Ты не стесняйся, Поленька, нам для тебя ничего не жалко.

И действительно, такая готовность на любую жертву читалась в их лицах, что Поля решилась.

— Видишь ли, папа, — подкупающим голоском и сама не приметив перемены в обращенье начала она, — у меня довольно много имеется маминых карточек... даже из местной газеты вырезала одну, после выборов в районный Совет. Но везде она такая озабоченная, словно и на фотографии спешит куда-то. И никогда я ее не видела такой веселой, как у тебя в золотой рамочке. Ты не рассердишься, если... словом, подари мне ту, твою, со стола. Можно?

Она была уверена в успехе, потому что это была ее первая личная просьба к отцу.

— Ах, таким образом? — замялся Иван Матвеич. — О, я очень охотно сделаю это, но... правду сказать, просьба твоя застает меня несколько врасплох... Давай... вернемся на минутку и сообща придумаем что-нибудь...

— И я не стала бы просить ее, — говорила Поля, возвращаясь следом в кабинетик и не примечая смущенного Таискина лица, — но все равно ведь стоит у тебя без дела... а мне она так пригодилась бы в дороге. Правда, я никогда не видала маму и расстроенной, но зато мне никогда не удавалось и рассмешить ее.

— Ты не оправдывайся, я отлично понимаю тебя, Поля, — многословно соглашался Иван Матвеич, топчась на месте. — И, пожалуй, я уже нашел выход из положения. У нас в институте имеется фотограф, глубокий старик, но великолепный мастер своего дела... снимает типы леса, заболевания древесины, таким образом. Сейчас он немножко болеет, но у него имеется свояченица... собственно, она-то и вела всю работу. К несчастию, у них нет телефона, но утром пораньше я везу эту карточку на пересъемку и... и подарю тебе даже две копии, в запас! Ты еще побудешь, конечно, денька три в Москве?

При этом Иван Матвеич проявлял необычайную подвижность: то относил фотографию к окну, чтоб рассмотреть что-то в тусклых предзимних сумерках, то тер рукавом бронзовые гирлянды на пропылившемся ободке, ища повода хоть ненадолго задержать ее в руках.

— Наш поезд уходит сегодня в десять, — сказала Поля.

Иван Матвеич мужественно улыбнулся:

— Тогда мы, вот что... я даже вынимать ее не буду, под стеклом сохраннее.

— Да ты не бойся, ничего с ней и так не случится, — заторопилась Поля, начиная понимать поведение отца, и ей стало тепло от своей догадки. — Я положу ее в комсомольский билет, а уж это самое надежное место. Между прочим, очень красивая рамка, наверно, старинная, из бронзы, да?