Однажды в моем кабинете в посольстве раздался телефонный звонок. Взял трубку и услышал знакомый голос:

– Говорит Уманский. Я – в Сан-Франциско.

То, что он назначен послом в Мексику, я знал, но не думал, что он полетит туда, минуя Вашингтон.

– Здравствуйте, поздравляю вас с новым назначением – послом в Мексику, – отозвался я.

– Я лечу в Мексику с женой. Больше у меня в семье никого нет.

Я был озадачен этими словами. Он догадался, что до меня, наверно, еще ничего не дошло о трагедии, которая случилась в его семье. Прерывистым голосом он вкратце рассказал:

– Помните мою дочь?.. У нее в Москве был молодой человек… Узнал, что она поедет со мной в Мексику. убил ее. и убил себя. Произошло это на мосту через Москва-реку.

В Мексике Уманский работал непродолжительное время. Дела у посла шли успешно.

Когда в январе 1945 года я находился в Москве для подготовки к Ялтинской конференции, была получена тяжелая весть. В 1944 году советского посла в Мексике назначили по совместительству посланником СССР в Коста-Рике. 25 января следующего года Уманский вылетел в столицу этого государства – город Сан-Хосе для вручения верительных грамот. При взлете с аэродрома в Мехико самолет, в котором находились Уманский и его супруга, рухнул. Многие пассажиры погибли, в том числе посол и его жена.

Из числа дипломатов, оставивших свой славный след в истории внешнеполитической деятельности Советского Союза, хорошо помню Якова Захаровича Сурица.

Родился он в 1882 году. Получил философское образование. Участвовал в революционном движении и отбывал тюремное заключение. Перечень стран, в которых разворачивалась его дипломатическая деятельность после революции, солидный: Дания, Афганистан, Норвегия, Турция, Болгария, Германия, Франция. Был членом советской делегации на всех сессиях Лиги Наций, работал в Наркомате иностранных дел в ранге советника.

В 1946 году его назначили послом в Бразилию. На пути в Рио-де-Жанейро он на несколько дней остановился в Вашингтоне и стал моим гостем.

Мы подолгу тогда беседовали, и он много рассказывал о своей дипломатической службе. Особенно подробно о том периоде, когда являлся полпредом в Германии, а затем – во Франции.

Мне было интересно услышать от него, как от очевидца, что представлял собой фашизм тех времен. Ведь Суриц прибыл в Германию вскоре после прихода Гитлера к власти и пробыл в ней три года, как раз в то время, когда утверждался фашизм и начинались захваты им чужих земель.

– Мы, советские представители в Германии, – рассказывал он, – уже чувствовали тревожное дыхание времени. Это относилось и к властям, и к городам, особенно к Берлину. Топот штурмовиков и военно-фашистские марши заглушали нормальную классическую музыку. На улицах и площадях появились костры. В них сжигались произведения выдающихся представителей германской культуры. Все это навевало грустные мысли.

– А как же реагировало на все это посольство? – полюбопытствовал я.

– Посольство обо всем, что мы видели и ощущали, информировало Москву, – быстро, как будто ожидал такого вопроса, ответил он. – Однако многого мы и сами не понимали. К власти пришли новые силы, к которым посольство еще не успело присмотреться. А вскоре оправдались самые худшие прогнозы в отношении политики этих сил и во внутренних, и во внешних делах.

Яков Захарович вспоминал то тяжелое время в состоянии возбуждения и потому производил впечатление несколько экзальтированного человека.

– Меня, – говорил он далее, – будто преследовал какой-то рок. Позже я был полпредом во Франции. Эта страна одна из первых ощутила на себе удар фашистской Германии. Нацистская оккупация стала фактом, и меня отозвали в Москву.

Сложный, можно сказать, тернистый путь прошел Суриц на пути дипломата, и это в значительной степени подорвало его здоровье. В этом и состояла основная причина того, что его пребывание в Бразилии продолжалось недолго.

Суриц производил впечатление человека, получившего основательные знания. Это относилось прежде всего к общественным наукам, особенно к философии. Недаром Яков Захарович любил говорить на темы немецкой философии, ведь он учился в свое время на отделении философского факультета Берлинского университета.

Любил он неожиданно менять темы разговора. Мы говорили о многом: и о древнем мире, и об истории Средневековья, и о только что закончившейся войне. Но что бы мы ни обсуждали, в том числе и вопросы внешней политики, всегда отчетливо ощущалась его убежденность в силе марксистско-ленинской науки.

Он следовал какой-то своей манере обсуждения вопросов. Человек старой закалки и богатого опыта, Суриц позволял себе вести как бы многоплановый разговор, в ходе которого иногда трудно было понять, какой вывод он делает из высказанных мыслей.

Запомнился такой эпизод. Я дал краткую характеристику отношений США и Бразилии, подчеркнув:

– Такая богатая страна, как Америка, явно стремится в своих интересах внедриться в экономику Бразилии. Нашему посольству хорошо известны намерения делового мира да и американской администрации в максимальной степени использовать естественные ресурсы Бразилии. Суриц ответил:

– Я тоже так понимаю отдаленные американские цели в отношении Бразилии. Но…

И тут он изрек совершенно неожиданное:

– Может наступить такой момент, когда Бразилия в экономическом развитии будет наступать на пятки самим Соединенным Штатам.

Еще раз хочу обратить внимание на то, что разговор этот происходил в 1946 году, когда Бразилия считалась одной из отсталых полуколониальных стран.

Суриц тогда заявил:

– Я много прочитал всяких справок о Бразилии, о богатстве ее недр. Раньше я и не предполагал, что богатства этой страны столь велики.

Мне позже уже не удалось повидать этого весьма интересного, богатой натуры человека.

Он немного протянул после этого. В 1948 году вышел в отставку, а в 1952 году скончался.

Вспоминаю его добрым словом.

Преемником Чичерина на посту наркома по иностранным делам в 1930 году стал Максим Максимович Литвинов. (Настоящие его имя и фамилия были Макс Валлах.)

Он занимал этот пост до 1939 года, когда его сменил В.М. Молотов.

В 1941 году советским послом в США назначили Литвинова. Мне пришлось вылететь в Сан-Франциско, чтобы его встретить. Еще за два дня до отлета в Вашингтоне меня застало чрезвычайное известие: Япония неожиданно напала на военно-морскую базу США в Тихом океане – Пёрл-Харбор.

Встречал я нашего дипломата-ветерана в скромной обстановке. Рядом стояли представитель американского протокола и какой-то сотрудник «русского стола» – так в Государственном департаменте именовался тогда отдел Советского Союза.