Из Сан-Франциско на самолете мы перелетели в Вашингтон.

Встреча нового посла получилась такой скромной по понятной причине: Америка только что вступила в войну, и ее охватили новые заботы.

Во время пребывания Молотова с визитом в Вашингтоне в июне 1942 года мое внимание привлек разговор Литвинова с Молотовым, состоявшийся в машине, когда мы втроем ездили в Аппалачские горы, о чем я уже упоминал выше[29].

Речь зашла тогда также и об оценке политики Англии и Франции накануне Второй мировой войны. Молотов высказался об этой политике резко, заявив, что фактически эти две страны подталкивали Гитлера на развязывание войны против Советского Союза. Иначе говоря, он высказал то мнение, которого придерживались ЦК партии и советское правительство, о чем неоднократно заявлялось на весь мир.

Литвинов выразил несогласие с такой квалификацией политики Англии и Франции.

Этот крутой разговор возвращал собеседников, по существу, к решению об освобождении Литвинова от обязанностей народного комиссара иностранных дел СССР в 1939 году.

Я удивился тому упорству, с которым Литвинов в разговоре пытался выгораживать позицию Англии и Франции, отказавшихся дать совместно с Советским Союзом твердый отпор Гитлеру еще до того, как тот предпринял роковой прыжок – напал на Советский Союз. Несмотря на то что Литвинов был освобожден от поста наркома иностранных дел СССР за его ошибочную позицию, в особенности в оценке политики Англии и Франции, тем не менее он почему-то продолжал подчеркнуто демонстрировать свои взгляды перед Молотовым, а тем самым, конечно, и перед Сталиным.

Странно было слушать человека, который не замечал Мюнхена и всех его последствий, того Мюнхена, который осудили наша партия, правительство и весь советский народ и который до настоящего времени продолжает оставаться символом вероломства во внешних делах государств.

Я не сомневался, что по возвращении в Москву Молотов доложит Сталину об этом диспуте в автомашине. Также не сомневался и в том, что уже только из-за одного этого факта перспектива работы Литвинова в США в качестве посла может потускнеть.

Так оно и произошло.

…Александра Михайловна Коллонтай. Трудно ограничиться только упоминанием ее имени. Она родилась и воспитывалась в интеллигентной семье. Волна революционных событий подхватила и внесла ее в политическую жизнь России. Судьба этой революционерки не обошлась без зигзагов, тем не менее она приобщилась к борьбе за интересы трудового люда. Заметил ее и Ленин. В результате эта незаурядная женщина вошла уже в первый состав правительства Советской республики. В нем ей поручили заниматься социальными вопросами.

Однако более известна она по дипломатической работе, на которой ей довелось трудиться тридцать лет – с 1923 по 1952 год. Коллонтай занимала ряд ответственных постов, в частности посла СССР в Норвегии, Мексике, посланника, а затем посла в Швеции. Она умело справлялась с порученной работой, ее сложностями, особенно если учесть тот факт, что не во всех еще государствах успели тогда привыкнуть к тому, что есть великая страна, прообраз другого мира – социализма и хочешь или не хочешь, а надо считаться с этим, как и с существованием в своей столице посольства первой социалистической державы. Свыкались с непривычным понятием и королевства, и буржуазные республики. То, что Советскую страну представляла женщина, да к тому же деятель, которого знал Ленин, в какой-то степени вызывало особый интерес к советскому посольству, смягчало к нему отношение и способствовало установлению контактов Коллонтай с влиятельными кругами страны пребывания. Она была прекрасным полемистом во время переговоров, умеющим блеснуть и острой фразой, и необычным оборотом речи, да еще и на нескольких иностранных языках.

Встретил Коллонтай я уже в 1949–1950 годах в Москве. Она была больна: ее парализовало. Передвигаться ей приходилось в коляске. У нас с ней установились хорошие, уважительные отношения. Для меня, сравнительно молодого человека – разве так нельзя сказать о том, кому едва исполнилось сорок? – она была живой историей революции, бойцом партии, который общался, беседовал, переписывался с Лениным. Одно это вызывало к ней почтение.

Наше Министерство иностранных дел размещалось тогда на Кузнецком мосту, связи с зарубежными странами еще не успели развернуться до нынешних масштабов, и хозяйственная обеспеченность выглядела намного скромнее, чем сейчас. Не хватало, например, автомашин даже для послов. Поэтому Александра Михайловна на правах доброй знакомой звонила мне по телефону – я был заместителем министра – напрямик:

– Андрей Андреевич, собралась я в наш мидовский дом отдыха под Москвой. Можно попросить у вас машину?

– О чем речь, Александра Михайловна. Конечно. Куда вам ее подать? Я сейчас же передам шоферу.

Старался ей помочь, чем мог, и неоднократно.

Случилось однажды и мне с семьей проводить отпуск в том же доме отдыха, где находилась она. Там и произошла памятная мне беседа с Александрой Михайловной. Правда, в то время она уже выглядела как слабая тень некогда энергичной женщины, поражавшей своей эрудицией многих видавших виды политиков, крупнейших государственных деятелей разных стран.

Спрашивал я ее о Мексике. Она рассказывала о своей работе там довольно скупо, потому что Мексика ей казалась далекой не только по расстоянию, но и по времени.

– Когда я работала в Мехико, – вспоминала Александра Михайловна, – мексиканцы называли меня «русской революционеркой». Однако, несмотря на это, проявляли учтивость и корректность. То была не просто дань уважения к дипломатическому статусу, но, вероятно, еще и результат того, что мне самой пришлось приложить немало стараний, чтобы наладить отношения с разными слоями мексиканского общества, в том числе и с деловыми кругами. Конечно, там остро ощущается влияние северного соседа – Соединенных Штатов Америки.

С их точки зрения Мексика и экономически, и политически не может себя в достаточной мере оградить от проникновения в страну крупного американского капитала. И все же главный итог нашей деятельности состоял в том, что отношения между Советским Союзом и далекой латиноамериканской страной стали активно развиваться.

Более словоохотливой была, когда говорила о Швеции. Все-таки в этой Скандинавской стране она проработала последние пятнадцать лет.

– Деятели науки и культуры Швеции во встречах со мной подчеркивали, – рассказывала она, – что независимо от расхождений их страну сближает с нашей то, что оба государства являются фактически соседями. Один этот фактор заставляет и Советский Союз, и Швецию не искоса, а прямо смотреть в глаза друг другу. Правда, в Швеции нельзя найти, за исключением очень небольшой группы людей, никого, кто смог бы принять нашу революционную философию. И шведы просто хотят жить с нами в мире. Вот, собственно, та причина, которая заставляла их хорошо относиться к советскому послу, тем более женщине.

Тут у нее на лице впервые появилось нечто похожее на улыбку.