– Понимаю. А я о них ничего не слышал после той стычки. – И снова я подумал о своем ощущении, что за нами следили по пути в порт, о стуке ноги по камню.

– Все решено, – твердо сказал Оукден. – На следующей неделе мы уезжаем. Мы продали заказы другому печатнику. Но я подумал, что нужно пойти к вам и сказать, что я видел тех двоих. И спросить, нет ли каких-нибудь новостей в поисках виновных в смерти Армистеда Грининга. Ведь те два головореза были кем-то наняты, верно? – Его глаза пристально уставились в мои. – Какой-то важной шишкой? Кто-то, может быть, все еще защищает их, раз они смеют показываться в тавернах.

Я закусил губу. После прошлой встречи с Джеффри я многое узнал: кто такой Бертано, как была украдена книга королевы и что случилось с остальными из кружка Грининга. Но я не нашел ответа на самый главный вопрос – тот, который печатник задал мне теперь. Кто стоит за всем этим?

– Думаю, вы правы, – ответил я. – Наверное, Дэниелс и Кардмейкер работали на какое-то высокопоставленное лицо, но кто бы это ни был, он тщательно замел следы.

Посетитель не отрывал от меня глаз.

– А та книга? «Стенание грешницы»?

– Ее не нашли. Хотя, – я поколебался, – по крайней мере, ею не воспользовались во вред королеве.

Оукден покачал головой:

– Все это ужасно, ужасно…

Я ощутил укол вины, так как в последнее время совсем не думал о печатнике. Об обычном человеке, чью жизнь все это перевернуло вверх дном.

– Боюсь, могут наступить более страшные времена, – добавил он, – хотя охота на еретиков и закончилась. Говорят, король может долго не прожить, и кто знает, что будет потом.

Я криво усмехнулся:

– Нужно осторожно говорить такие слова. Предсказание смерти короля – это государственная измена.

– А что нынче не измена? – сказал Оукден с внезапной злобой. – Нет, моей семье лучше уехать в деревню. Доход от зерна, может быть, невелик, с этим обесцениванием денег каждый месяц, но себя мы, по крайней мере, прокормим.

– Мне очень жаль, что мое расследование принесло вам такую беду, – тихо сказал я.

Джеффри покачал головой:

– Нет, тут виноваты те, кто убил моего бедного друга. – Он встал и поклонился. – Спасибо, сэр, и прощайте. – Он пошел к двери, но, не дойдя, вдруг обернулся и произнес: – Я думал, что, может быть, услышу какие-то слова, возможно, благодарность от лорда Парра за то, что пришел к нему тайно сообщить, что случилось той ночью…

– Он больше известен не своей благодарностью, – грустно ответил я.

* * *

Позже в то же утро меня опять неожиданно отвлекли от работы. Из-за двери я услышал голос Николаса:

– Нет! – и какое-то звяканье.

Я поспешил выйти из кабинета и увидел, как Барак и Скелли уставились на Овертона, а тот стоит с красным лицом и дрожит всем своим длинным телом, глядя на письмо у себя в руке. На полу у своих ног я увидел золотую монету в полсоверена – остальные деньги раскатились по комнате.

– Что случилось? – спросил я.

– Он просто получил письмо, – ответил Джон.

Николас посмотрел на меня, а потом судорожно глотнул и смял в руке письмо. Скелли вышел из-за своего стола и стал ходить по комнате, подбирая разбросанные монеты.

Овертон холодно проговорил:

– Пожалуйста, Джон, оставьте их. Или положите в ящик для пожертвований в церкви. Я их не возьму.

– Николас, – сказал я, – зайди ко мне в кабинет.

Мой ученик немного постоял в нерешительности, но потом медленно пошел за мной странной одеревеневшей походкой. Я указал ему на стул, и он сел. Я занял свое место по другую сторону стола, и юноша посмотрел на меня невидящими глазами. Его лицо, раньше красное, медленно побелело. Он явно пережил потрясение.

– Что случилось? – спросил я его.

Овертон наконец увидел меня и сказал:

– Все кончено. Меня лишили наследства.

Он посмотрел на письмо, которое все еще держал в руке. Его лицо подергивалось, и я подумал, что парень может не совладать с собой, но он сделал глубокий вдох, и его лицо окаменело. Я попытался протянуть руку к письму, но Ник схватил его еще крепче.

– Что случилось? – снова спросил я. – Зачем ты выбросил те монеты?

Мой ученик холодно проговорил:

– Прошу прощения за ту вспышку. Это больше не повторится.

– Николас, – сказал я, – не говори со мной таким тоном. Ты знаешь: я помогу, если смогу.

Лицо юноши опять задергалось.

– Да. Извините. – Он замолчал, глядя в окно на квадрат площади, а потом проговорил, по-прежнему глядя туда: – Я говорил вам, что мои родители угрожали лишить меня наследства в пользу моего кузена, потому что я отказался жениться на женщине, которую не люблю.

– Это трудно сделать.

– Мои отец и мать – упорные люди. Они… они не смогли подчинить меня своей воле и поэтому сделали то, что могут. – На его лице появилась печальная полуулыбка. – Последней соломинкой был поединок. Я вам про это не говорил. – Он повернулся и посмотрел мне в глаза; на его лице смешались свирепость и отчаяние.

– Какой поединок? – удивился я.

Парень издал хриплый смешок:

– Когда мой отец пытался женить меня на этой бедной девушке, хотя ни она, ни я этого не хотели, я совершил ошибку, доверившись жившему рядом другу. Или я думал, что он друг и определенно джентльмен, – Овертон произнес это слово, столь много значившее для него, с неожиданной горечью, – но он был транжирой, и его родители посадили его на скудный паек. И он сказал, что если я не дам ему два соверена, он расскажет моему отцу правду.

– И что ты сделал?

Николас ответил с какой-то унылой гордостью:

– Вызвал негодяя на дуэль, конечно. Мы бились на мечах, и я ранил его в руку. – Он снова сжал письмо. – Лучше б я отрубил ему пол-уха, как у этого мерзавца Стайса! Его родители увидели, что он ранен, и пришли жаловаться моим. Когда они набросились на меня, я сказал, что мы подрались и что я не женюсь. – Овертон глубоко вздохнул и провел рукой по лицу. – И тогда они решили послать меня изучать право и пригрозили лишить наследства. Я не думал, что дело дойдет до этого, но они таки лишили.

– Что говорится в письме? Можно мне посмотреть?

– Нет, – тихо ответил молодой человек. – Но я сохраню его как напоминание, какими могут быть родители. Мой отец назвал меня безответственным и неуправляемым. Дуэль и мой отказ принять их выбор жены, как выразился отец, подорвали их позиции среди соседей. Ни он, ни мать не хотят больше меня видеть. Он послал мне со специальным курьером это письмо и пять фунтов. Говорит, что будет посылать такую же сумму каждый год. – Николас снова замолк, а потом заговорил более решительно: – Думаю, это жестоко и неправильно. – Его лицо стало свирепым. – Кто, по-вашему, сэр, оказался больше всех не прав?