– Когда кровь моего кузена будет пролита, – сказал, улыбаясь, Флэйм, я дам вам его пробу на анализ.

Панта хмыкнул:

– Туска приходил недавно к Сагану.

– Знаю. Он был пьян.

– Туска не так глуп.

– Но и не так умен, чтобы вырваться из лап Сагана. Может быть, Туска передумал и заколебался. Если он хочет когда-нибудь снова увидеть жену и сына, ему надо бы знать, что лучше не выходить из игры. Он и сам понимает это.

– Не знаете ли вы, устранены ли неисправности электроники в комнате Сагана?

– Нет, мой друг, пока еще не устранены, – Флэйм положил руку на худое плечо Панты, успокаивая наставника. – Это дело рук Сагана, несомненно.

– Он не беспокоился бы, если бы ему нечего было скрывать от нас, – запальчиво сказал Панта.

– А что, в таком случае, скрываете вы, мой друг? – шутливым тоном спросил Флэйм. – У вас в комнате электронное оборудование тоже не функционирует.

– Вы становитесь легкомысленны, принц, – сердито упрекнул Флэйма Панта. – Речь идет о важном деле…

– Я отдаю себе в этом отчет, – возразил Флэйм, и таким холодом повеяло от металлического голоса принца, что старик умолк. – Завтра должен состояться ритуал. Завтра Саган докажет мне свою верность. Как только мой кузен Дайен прикоснется рукой к иглам гемомеча, все будет кончено. Саган знает об этом, и если он вздумает отговаривать Дайена… – Флэйм не договорил, лишь пожав плечами.

Панта покачивал головой, он сомневался в том, так ли уж прав Флэйм.

– Увидите, мой друг, увидите. Саган мой. А теперь оставим эту ночь нашему другу миледи, если, конечно, она здесь, а сами пойдем спать.

Выходя из комнаты, Флэйм грациозно поклонился в ее теперь уже темную пустоту.

В полдень двойное солнце Валломброзы стояло прямо над дворцом. Абсолютно безоблачное небо, казалось, высушено зноем. Оба солнца – одно желтое и большое, а другое – маленькое и красное, – как два немигающих свирепых раскосых глаза, уставились на Валломброзу, готовые испепелить ее. Языки пламени, желтые и красные, проносились от одного солнца к другому, напоминая руки, держащие свободно подвешенные глазные яблоки.

Оба светила стояли в зените, зависнув прямо над просторным двором, расположенным в самом центре дворца. Этот двор представлял собой очень приблизительный четырехугольник, окруженный высокими каменными стенами, и был открыт для обозрения и входа со всех сторон. Здесь обитатели дворца обычно проводили свой досуг.

Черные полосы на стенах обозначали места, от которых отскакивали твердые резиновые шары. Линии, проведенные по гравию, грубо обозначали границы площадки для игры. Ряды деревянных скамеек для удобства зрителей располагались под навесом, дававшим тень.

Однако сегодня здесь было не очень тенисто. Двойное солнце щедро изливало на арену зной и яркий свет. Жара, впрочем, не была изнурительной, потому что воздух оставался прохладным. Двойное солнце умеренно нагревало поверхность планеты.

Выйдя с принцем из полутемного дворца, Саган, однако, надел капюшон и надвинул его на самые глаза, чтобы их не слепило солнце.

Флэйм был великолепен. Он пригласил своих гостей на площадку для игры в крокет до времени, когда подадут чай. Особенно внимателен принц был с Астартой. Он в высшей степени почтительно вел ее под руку и предложил ей место в наиболее тенистой части площадки. Заботясь о том, чтобы Астарте было удобно, он приказал принести диванные подушки и уложить их на твердые деревянные скамейки и предложил Астарте прохладительные напитки. Астарта вежливо и холодно отклонила ухаживания принца.

Баронесса Ди-Луна всегда открыто презирала эту свою набожную дочь-жрицу, считая ее слишком мягкой и слабой. Саган, наблюдая, как сохраняет Астарта достоинство и самообладание в этой, очевидно, безнадежной и опасной ситуации, посоветовал бы баронессе изменить свое мнение о дочери.

Камила села возле королевы. Саган вчера толком не разглядел дочь Олефского, крестницу Мейгри. Сегодня он увидел перед собой стройную, чем-то похожую на мальчика женщину – и испытал чувство облегчения. Командующий во что бы то ни стало хотел найти и находил в ней сходство с Мейгри, если не внешнее, то уж, во всяком случае, – духовное. Он искал в Камиле хотя бы крупицу Мейгри, ее безоглядную смелость, неукротимую гордость, непоколебимую честь и тот веселый блеск в серо-синих глазах, что так глубоко запал ему в душу.

Эта девочка (Саган думал о ней, как о девочке, хотя Камиле был уже двадцать один год или, может быть, около того) еще станет такой, как ее крестная мать, а пока что ей все-таки далеко до Мейгри. Но если в Камиле есть хотя бы задатки качеств крестной, то она проявит их в своей любви, в любви, пламя которой, вырвавшись из-под контроля, часто губит того, кто дал этому пламени вспыхнуть. Камила, казалось, не очень интересуется тем, что здесь происходит. Ее взгляд и внимание были сосредоточены на одном лишь Дайене. Саган знал, что Мейгри где-то рядом, он слышал смутную, едва уловимую музыку печали, сладостные аккорды, замиравшие в неподвижном воздухе. Что думает Мейгри о своей крестнице, хотелось бы знать Сагану.

Он отвел взгляд от Камилы. Лучше было не давать волю воспоминаниям и чувствам. Тогда думалось бы легче и спокойнее.

Во дворе появился Панта, неся какой-то большой деревянный ящик. Он тихо сказал что-то – всего несколько слов – Флэйму, который все еще безуспешно пытался привлечь к себе внимание надменной королевы и втянуть ее в беседу. Старик сел на скамью, не защищенную навесом от солнца, и стал нежиться под теплыми лучами, как старый кот. Ящик он поставил на скамейку возле себя.

Последним из дворца вышел Дайен, сопровождаемый Таском. Наемник был угрюм и молчалив. Одна рука у него была забинтована.

– Я ушибся о стену, – пробормотал он в ответ на вопрос Флэйма, что с ним.

Принц снова повернулся к королеве и не заметил, как Таск устремил свой взгляд на Сагана, – подозрительный и враждебный взгляд.

Командующий, однако, заметил это и стиснул зубы. Таск становился непредвиденной проблемой. Правда, такой проблемой, которую можно будет решить, когда для этого придет время.

Саган в ниспадавшей тяжелыми складками черной сутане пересек двор и остановился, стоя спиной к стене, широко расставив ноги и держа руки за спиной. Лицо Сагана скрывалось в тени от капюшона. Подняв его навстречу солнцу, он закрыл глаза и стоял так, сосредоточенный, ушедший в себя, отрешенный от неприятных и опасных мыслей и чувств. Хотя ему самому не придется иметь дело с гемомечом, те двое, кому это предстоит, будут необычайно восприимчивы по отношению друг к другу и, предполагал Саган, один из них, по крайней мере, попытается также проникнуть и в его сознание.

«Пусть он откроет в моем сознании именно то, что я хочу, чтобы он открыл», – думал Саган и концентрировал на этой мысли всю свою волю.