такого бессмертия. Это кого же ты спасаешь — население свое коренное, которое, кроме как вечно гнить, ничего больше не умеет? Нет, Гуров, погоди. Мы с Женькой в Жадрунове такой новый мир построим, такого начинателя родим, что вся ваша шарашкина контора с ее круговыми циклами треснет по швам, одна вонь останется!

— Что, и забеременела уже? — оживился Гуров.

— Представляешь, да! Только ты-то ее уже не догонишь, слабо тебе в Жадруново сунуться.

— Может, и слабо, — согласился Гуров. — А зачем мне ее там догонять? Есть у нас еще дома дела.

— Какие? Сохранять режим попеременной оккупации? Сильный проект, ничего не скажешь. Я тебе, Костя, всю твою мифологию разложу в пять минут. Любое общество раскалывается на варяг и хазар, любое, в полпинка! Примеров тому — без счета, так было в каганате из-за Газы, в Штатах из-за Буша, во Франции из-за Алжира, и всякий раз у людей оставалось что-то более серьезное, чем эти разделения. Потому, Костя, что Бог создал примерно поровну сторонников личности и поклонников общности, и это, к сожалению, как мужиков с бабами — ровно столько, чтобы не пресекся род человеческий. Так вот, во всем мире у людей есть что-то, кроме этого отличия. И только у нас — ничего, потому что мы не нация. А не нация мы, Костя, по милости таких, как ты, жрецов-охранителей, охренителей, сплотившихся в едином строю, чтобы у страны не дай Бог не завелась история. Понял ты, кто такие ваши варяги с хазарами? Это все наши, местные, у которых ничего нету, кроме первичного признака. Воюют члены с дырками, а толку чуть.

— Думай как знаешь. Каждый верит, как ему удобнее.

— Да что уж тут удобного, — окончательно разошелся Волохов. — Ты думаешь, на твоей земле два поработителя в очередь действуют? Так они на любой земле есть, и везде их терпят. Варяги в родной Скандинавии отлично себя чувствуют и по всему миру селятся, хазары в тех же Штатах и по прочему миру ни с кем не конфликтуют, кроме соседей по дому… И всем хорошо, и все довольны! Знаешь ты, почему они здесь превратились в такое дерьмо? И те, и другие? А я тебе скажу! Это все мы, коренное население. Мы это сделали, потому что мы такие.

— Какие же? — спросил Гуров ровным голосом.

— Да вот такие! Виктимность это называется, жертвенность, как угодно. Те вас насилуют, эти насилуют… Если все вас каждый день насилуют, может, вы как-нибудь не так лежите?

— О да, конечно. Жертва всегда виновата. Что-то на тебя, Володя, пребывание в варяжской армии странно действует, — сказал Гуров злым тонким голосом, и Волохов понял, что попал в цель. — Может, тебя в хазарскую пристроить, для равновесия? Я вот и там, и там свой человек.

— Ага. Друг на друга натравливаешь, чтобы нами не занялись.

— Конечно. Целое искусство.

— Ну, тебе-то легко, ты у нас гений. В этом нашем населении, Гуров, так все сбалансировано — любо-дорого! Девяносто процентов ничего не могут и не хотят, а десять умеют все. Вот как мы с тобой. Элита. Понимаю, Гуров, понимаю. Очень хорошо вижу, почему тебе нравится такая жизнь. На фоне этого населения ты кум королю. Кругом васьки, вон уж и догнили почти, — а тут ты, весь в белом, инспектор седьмой ступени. Начнется история — кто ты будешь? Дерьмо будешь. А так — страж порога, почетный караул, высшая доблесть. Судьбами вон рулишь.

— Ты, Володя, водички бы попил, что ли, — примирительно сказал Гуров.

— Сам попей, освежает. Сделали себе вечность, а? Да ты понимаешь, Гуров, что все варяжские зверства, все хазарские хитрости — от этого самого твоего населения, про которое ты мне столько распинался?!

— Почему же моего? Нашего, Володя.

— Нашего, нашего, черт бы нас драл! Нигде в мире больше нет такого населения! Это оно, оно же само все сделало, посмотри ты на милость, ведь от него действительно начнешь либо зверствовать, либо по лесам бегать! Ничего не усваивают, ничего не понимают, глядят сквозь тебя, не интересуются ничем, не хотят ничего! Это ты любишь? Ради этого все затеяно? Оно само и вырастило на себе таких захватчиков, потому что его только обманывать или только дубасить! Другое бы или скинуло их к чертям собачьим, или я не знаю что!

— Договаривай, — сказал Гуров. — Или вымерло.

— Да уж все лучше было бы!

— Не уверен. Ай, не уверен. Ты, Володя, хоть и волхв, а о коренных населениях мало знаешь. Они, Володя, и так уж вымерли почти. Мало нас осталось, наше вот живо, не в последнюю очередь усилиями сторожей, миллион извинений, конечно. Коренные населения — особая раса, Вова; это раса доисторическая, в полном смысле, ибо истории у нас не было. Зачем нам история, Вова? Мы и так друг друга понимаем. Нам не надо лезть в начальники, волхвы, землевладельцы: мы ими, Вова, рождаемся. Все, за что прочие расы бьются, нам дано. Мы первое поколение земли, Володя. Певцы наши и странники, волхвы с их искусствами, лесоводы и лозоходцы с древним знанием — это давно, давно было, Володя. И почти ничего этого уже нет. Прочих истребили — я тебе рассказывал; выморила новая раса, народившаяся Бог весть откуда. Захватчики разные бывают. Почему они взялись — ну, тут не мне судить. Побочная ветвь, мутация. Агрессивные ребята, расплодились шибко, выживаемость высокая. У нас всего этого нет — мы мало что можем. Так, с землей иногда договориться, но в последнее время и земля не слушается. Мы знаешь почему выжили, Володя? Из всех коренных населений мира, индейцев, юкагиров, льянос, каско, майя, калигалов, бакаудов, торикасов, атлантов, цыган? Одни индусы остались, но тем уж очень с климатом повезло, и количество выручило… Лучше всех выжили мы, Вова, потому что такое уж нам выпало везение — два захватчика, по разные стороны. Это счастье наше, что они друг на друга так запали.

— И во что мы их превратили? — не сдавался Волохов. — Они же озверели тут с нами…

— Они совсем бы озверели, Володя. Они бы от нас человека живого не оставили, если б друг другом не занимались.

— Они и так озверели. Посмотри, что мы сделали с ними.

— Так и по заслугам, — ухмыльнулся Гуров. — Сами виноваты. На нас вины нет, Володя, тут не выбор наш — тут антропология. Не было у нас выхода, и не быть нам другими, хоть ты тресни. Оно, может, ты и прав — во всем прочем мире варяги с хазарами давно приличные люди, а у нас все