Музыка без труда нашла уже затёршиеся воспоминания и объединила их, оживила. Слова, стряхнувшие с себя слой многолетней пыли, бодро стучали по стенкам черепа, смешливыми голосами требуя их выпустить на свободу.

И Даркен подчинился.

Слеза — осенних дней примета

Росой холодной потекла,

И журавли уносят лето,

И журавли уносят лето,

Раскинув серые крыла.

Молодой человек и не думал заморачиваться с переводом речи старого мира на один из форгерийских языков. Зачем? Каждый из присутствующих в этой комнате знал тот самый, попаданческий русский. И более того. Каждый из них знал слова «Осенней мелодии», шедевра Таюшина и Рузавиной.

И если у кого и могли возникнуть сомнения относительно последнего утверждения, так они разом рассеялись, едва лишь устами Брони, решившей присоединиться к Даркену, оказались озвучены первые строчки припева.

Звенит высокая тоска,

Не объяснимая словами,

Я не один, пока я с вами,

Деревья, птицы, облака,

Деревья, птицы, облака.

Конечно, песня эта и раньше нравилась Даркену, однако никогда прежде она не резонировала так сильно с его настроением. Даже если молодому человеку и было грустно, он и не думал включать «подобное старьё». Да и грусть, надо признать, тогда имела совершенно иной толк.

Ведь Броня и не думала унять печаль будущего супруга. Лишь обратить её из тёмной в светлую.

Кружатся листья, как записки,

С какой-то грустью неземной,

Кто не терял друзей и близких,

Кто не терял друзей и близких,

Пусть посмеётся надо мной.

Последнюю строку юный некромаг пропел уже без изначального лирично-тоскливого настроения. Он оттолкнулся от окна, развернулся, раскинул руки и почти что прокричал, словно бы бросал вызов всему форгерийскому сообществу.

Насколько же это не совпадало с это с тем, какие чувства испытывала вторая попаданка. Девушка пела закрыв глаза. Оградившись опущенными веками от мира. Чуткое ухо Даркена улавливало в её голосе боль. Но не свежую. Старую. Почти что забытую.

Плевать было Броньке на то, что о ней думают форгерийцы. Для неё существовала лишь она сама. И её близкие.

И вот, куплет спустя, девушка отворила очи. И её взгляд встретился со взглядом некромага. Бездонный синий океан. Спокойная бездна. И серое зимнее небо.

Две противоположности, у которых не было никакой нужды притягиваться. Ни одна из них не нуждалась, на самом деле, в том, что собой представляла иная сторона.

Странное какое дело.

Слова. Каждый из них ведь сейчас произносил заученный текст. Порой некромаги запинались и застывали в нерешительности, но где один забывал строчку песни, тут же приходил на помощь другой.

И казалось, что попаданцы уже не просто пели, а беседовали. Используя одни лишь только интонации и оттенки взглядов. Словно бы обещали друг другу, что стоит кому-то отступиться, он может быть уверен, что рядом окажется надёжное плечо.

И чем ближе к финальным строкам, тем тише звучали голос. Куда-то девался весь вызов Даркена. Стала неразличима боль Брони.

Некромаги говорили уже об ином. О том, что для них на самом деле важно. О том, о чём стеснялись или даже стыдились сказать вслух, опасаясь за создаваемый годами образ.

И часто плачем мы невольно,

Когда дожди стучат в окно,

Не потому, что сердцу больно,

А потому, что есть оно.

Вот и всё?

Всё обсудили?

Исчерпаны ли будут все поводы открыть рот, едва лишь затихнут последние слова припева?

Пожалуй… нет.

Молодой человек улыбнулся.

— Ну вот. А врала, что не умеешь играть на гитаре.

Ответ последовал холодный, практически протокольный, уверенный.

— Не врала.

Даркен изогнул бровь. Серые очи вцепились в музыкальный инструмент, который медленно перекочевал из рук Лешей на пол рядом с креслом.

— А это тогда что было?

— Гитара.

— Точно гитара? Не гусли-самогусли? — усмехнулся молодой человек.

— Точно гитара. Безо всяких «само», — спокойно, без капли смущения, ответила Броня и встретила взор будущего супруга твёрдым взглядом бездонных синих глаз.

Юный некромаг секунд пять пытался сформулировать мысль. Его довольно сильно сбивала с толку эта неколебимая уверенность Глашек. В конце концов, ранее за занудкой не наблюдалось приступов откровенной самозабвенной идиотии. Маллой-младший даже начал помалу сомневаться в собственной адекватности.

— Тебе не кажется, что это… немного… м-м-м… взаимоисключающие параграфы.

— Нет, — коротко и твёрдо ответила девушка.

— Нет? — Даркен обернулся через плечо, изыскивая моральной поддержки у Букля.

По какой-то причине совёнок оказался отнюдь не на стороне хозяина. По крайней мере взгляд птицы не выражал и толики сочувствия. В нём был скорей сдержанный интерес, праздное любопытство, которое можно увидеть в глазах того, кто между делом лениво ткнул пальцем на рекомендованное видео, не ожидая от него какой-то феерии.

«Номер один» недовольно нахмурился.

— Предатель, — обвиняюще высказал он питомцу, а затем вновь обернулся к Глашек. — Как нет?

— Никак нет.

Броне уже не удавалось удерживать маску серьёзности. Уголки губ девушки слегка подрагивали, глубокие синие озёра глаз лукаво поблёскивали, выдавая спрятанную меж слов каверзу. Определённо, не гениальную, но, по меньше мере, пришедшуюся ко времени и к месту, чтобы подарить слечне Глашек толику веселья.

Даркен поднял руки в капитулирующем жесте.

— Сдаюсь. Давай. Карты на стол. Рассказывай, как это работает.

Теперь Лешая уже не сдерживалась. Широкая добродушная самодовольная улыбка озарила девичий лик.

— Я научилась.

— Так быстро? — скептически поднял бровь Даркен и вновь обернулся в сторону питомца.

Тот нахохлился. Словно бы пожимая плечами и говоря «очевидно же».

Глашек же просто фыркнула.

— Ей-Форде, Дарк, чему ты удивляешься? Тому, что я отнеслась серьёзно к должностным обязанностям твоей супруги? Я отлично понимала, что если свадьба состоится, нужно будет искать точки соприкосновения, а твоя любовь к песенкам из старого мира, особенно тем, у которых не имеется должного форгерийского воплощения, не то, чтобы тайна, — девушка развела руками. — Или ты удивляешься тому, что за два месяца тренировок признанная отличница и гранитогрызка смогла научиться бренчать некоторое количество песенок?