Я действительно затянулся слабым и сладковатым дымом, и мозги мои с одной затяжки встали на место. И сам я встал на место, это была такая низкая как бы трибуна, или подиум, или пьедестал почета в большом спортивном зале, посреди зала пах хлоркой университетский бассейн в голубом кафеле, а кругом вопили студенты. Мятые-волосатые. Молодая кровь, стало быть, а также моча и сперма бурлили в юных головах. Сорбонна, ты понимаешь, Нантер, юные гуманитары, элита Прекрасной Франции. У них были требования. А то я не знаю, чего они хотят. Они хотят трахаться, рулить страной, разнести все в щепы и показать отцам, что те замшелые кретины. Так они представляют себе счастье и справедливость. Свобода, Равенство, Братство нынешнего разлива бэби-бумеров.

Вас бы, ребятки, в сороковой год, когда колонны бошей лязгали оружием под Триумфальной Аркой и тянулись бесконечно по Елисейским Полям. В сорок четвертый, когда сюда входили танки Леклерка, когда пристреливали предателей и стригли наголо шлюх. А потом победители и освобожденные пили вино, танцевали под аккордеоны и падали в койки или под кусты. И сделали вас, счастливых детей мира и процветания. И вы выросли уродами. Се ля ви.

Однако веду я им такие примирительные речи, что самому противно. Прогибаюсь под паразитов. Детишки, понимаешь.

И тут один ко мне подходит с сигаретой в зубах. Рыжий, наглый, глумливый и ни фига ему не семнадцать лет. Ближе к двадцати пяти. Вечный студент. И, подойдя вплотную и глядя в глаза, придерживает свою незажженную сигарету двумя пальцами и громко, раздельно, говорит:

— Позвольте прикурить.

— Что-о? — спрашиваю я, прервавшись. И хочу продолжить речь.

А он с замечательной наглостью, наслаждаясь скандалом, повторяет:

— Господин министр, дайте, пожалуйста, огоньку прикурить сигарету!

И тысяча человек собравшихся вокруг бассейна ахают, взвизгивают, аплодируют и замирают: ждут.

И я, министр долбаный этого долбаного образования, на хрен не нужного этим долбаным придуркам, деревянной рукой вынимаю из кармана зажигалку, протягивая рыжему идиоту и щелкаю, выпуская язычок огня. И он тянется своей сигареткой прикурить.

Тогда я разжимаю пальцы, зажигалка начинает падать, идиот по инерции еще тянется секунду сигаретой как бы вниз за ней, не успев отреагировать — а потом поднимает взгляд на меня. И вот когда он взгляд свой рыжий на меня поднял — я со всем наслаждением и врезал правой со всего маху ему в ухо!

Он — кувырк! И улетел. Бул-тых! И фонтан брызг в стороны — брызь!

Зал ухнул единым совиным ухом: ух-х!.. А-а-а! Смех, вопли, ругань!..

Ну, думаю, один хрен — не быть мне больше министром. Под суд залетаю. За рукоприкладство. К студенту! Которого я опекать обязан. А мог бы — вообще убил. Полезное бы дело сделал.

— Что-о!! — загремел министр, оскалив кривые клыки, — мальчики хотят ебаться и требуют свободного доступа ночью к девочкам?! Воткнуть некуда?! Дрочить надоело?! На блядей денег нет?! Кому тут яйца оторвать, чтоб не мучился — выходи первый!!! Сперма на уши давит?! Так сходи к ветеринару на кастрацию, я подпишу направление! Ур-роды!!! Философия пизды и бутылки — полюбуйтесь на наследничков Декарта! Да вы никто. Вши, бездельники, маменькины сынки. Ни работать, ни драться, ни трахаться — вы же мразь, недоделки, пидарасы!

Толпа примолкла. Рыжего Кон-Бендита выловили из бассейна. Мокрая одежда облипла щуплое тельце, с него текло, и лужа под ногами расплывалась. Жалкая форма напрочь лишила его возможности предъявить свое героическое содержание.

— Кому рыло начистить, герои? Мне 49 лет. Я фашист?! Я дрался с фашистами, когда вы даже не были сперматозоидами, рвань подзаборная! Нации нужны герои, а рожает идиотов!

Толпа всегда самка, готовая отдаться победителю. Героический ореол рыжего растворился в бассейне. Тот парень, который сказал: «От великого до смешного один шаг» — недаром был великий император и кумир Франции. Мокрая курица не может геройствовать и вести массы — и массы платят злорадным хохотом развенчанному вождю. Толпа мстит тому, кто надсмеялся над ее поклонением и надеждами. Его поставили выше себя, он делегировал себе их храбрость и честь — и опозорил всех своим нелепым бултыханием.

— Тебе самое время пойти по девочкам, — сказал я, и мальчики загоготали падению самца-конкурента.

Тогда самец-конкурент покачнулся в скрипнувшем коллекционном кресле, провел рукой по седым волосам, выдохнул струю сигаретного дыма и посмотрел сквозь нее на кружевной срез готических башен собора — в окне, в сизом ветреном небе. Красиво живет, подлец.

— Знаешь, что такое старость? — спросил он. — Это когда девочки по вызову приезжают на машине с красным крестом. Но я еще не отказываюсь. Ни от девочек, ни от свободы. Мы боролись за святое дело: «Запрещать запрещается!». Прогресс — это расширение пространства свободы!

Дал бы я ему в ухо еще раз — для жизненной симметрии. Да ведь уже головка отвалится.

— Балда ты, — сказал я. — Наша культура началась с Десяти Заповедей. Не убий. Не укради. Не прелюбодействуй. Не желай добра ближнего своего. Ты отменишь законы государства? На смену мгновенно придут законы бандитов. Учи историю, придурок.

— Ты украл мою биографию, тупая буржуазная гадина, — с нежной садистской ненавистью сказал он. — Ты и другие благонамеренные буржуазные уроды украли нашу революцию. Украли наш Красный Май 1968. Вы не дали нам построить справедливое общество, где не будет несчастных и угнетенных!

Потом он вопил, что я сбил его в воду, но не сбил с пути. И хотя он не стал вождем, но борьба продолжилась. А вот если бы вождем стал он, они могли бы победить.

…Мы настучали тогда идиотам по головам, но вышибить из голов их идеи нам не удалось.

— Вы настучали тогда идиотам по головам, — прошипел он, — но вышибить из наших голов идеи вам не удалось!

— Это точно. Посмотри по сторонам. Ваши идеи победили. Левые добились своего. Ну — и как тебе старушка-Европа? Смотрится в хиджабе, м-м? Ах, а где же Франция? Ой, а где Германия? Кстати — а куда это сбежали все евреи? Что, не все, — некоторых успели пришибить? А как у вас в халифате насчет свободного секса?

Ислам не одобряет спиртного, но бутылка подпольного коньяка у него нашлась. Мы выпили за древний и судьбоносный 68-й, и каждый пожалел, что не убил другого.

Де Голль оказался слабаком, а могущество СССР мы недооценили. Запретить компартию, каленым железом выжечь всех леваков, сослать на каторгу марксистов всех мастей. В Советском Лагере они установили диктатуру коммунистов — так нашим неокоммунистам это не подошло, пролетариата они себе не нашли. И заменили обуржуазившихся работяг революционным эрзацем: маргиналы, мигранты, гомики с феминистками и негры с арабами. И в результате устроили диктатуру радикального ислама. Который мгновенно передушил всех упомянутых, кто не вписался в шариат.

А потому что давить надо не людей, а идею. В зародыше. Вместе с носителями.