Сосны, ели и лиственницы дружной толпой окружали бывший санаторий, а в зарослях сирени и жасмина прятались служебные постройки.

Приткнувшись к толстому стволу столетнего дуба с шатровой кроной, стоял новенький, сохранивший заводскую окраску, открытый «олдсмобайл». Четким рисунком выделялся протектор на его баллонах.

Рядом с машиной в классической позе лежала огромная овчарка. Она даже не повела ухом, будто не видела нас.

Мы пересекли поляну и вошли в особняк.

Шустрый черномазый дневальный заговорил с нами на языке, который считал немецким. Узнав, что мы к подполковнику фон Путкамеру, он сломя голову бросился по ступенькам вверх.

На некоторое время мы остались одни. Я осмотрелся и постарался шагнуть назад, в сорок первый год. Вон там, видно, сидела миловидная девушка. Она встречала приезжих, брала у них путевки. А там был гардероб. За тем круглым столом непременно играли в "козла".

Все было… А теперь тишина. Не простая тишина, а затаенная, гнетущая.

Где-то есть люди. Но мы их не видим, не слышим. Может быть, десятки глаз следят за нами из окон, из полузакрытых створок дверей. Почему-то в гестапо в тот день я не ощущал такой настороженности, хотя меня окружали толстые стены, обитые войлоком и железом двери, решетчатые окна. А здесь простор, густой лес – и все-таки немного жутко. Непривычно как-то. Мне захотелось проанализировать свое состояние, найти причину. Вероятно, тогда в гестапо все было знакомо Знакомо здание, знаком Земельбауэр, я мог рассчитывать на определенный ответ, на ожидаемый мною контрудар. Теперь – неизвестность. Как нас примут, да и примут ли вообще? Мало ли что взбредет в голову подполковнику Путкамеру!

Но действие разворачивается, кажется, по нашему плану. Сверху спустился моложавый лейтенант с гладко выбритой физиономией и пригласил нас наверх. В его сопровождении по лестнице вековой давности мы добрались до третьего этажа. Шаги гулко отдавались в длинном коридоре, устланном паркетом. Коридор привел нас в большую, похожую на гимнастический зал комнату с несколькими дверями.

Лейтенант любезно усадил нас на широченный диван, обитый добротной кожей, и сказал, что оберстлейтенант вот-вот подойдет.

Увы, я ошибся, действие разворачивалось не совсем по нашему плану.

Снова ожидание. Фон Путкамер явно не торопился. Начальнику гестапо наносилось очередное оскорбление. Вначале его заставили пройтись пешком, потом ждать в вестибюле, а теперь «караулить» подполковника в этом пустом зале. Нетрудно было догадаться, что в тщедушной груди гестаповца накипало глухое раздражение. С большим усилием Земельбауэр сдерживал себя. Он постукивал ногой, барабанил пальцами по коленям, ерзал на месте, закатывал глаза к потолку, шумно вздыхал.

Состояние Земельбауэра меня мало волновало. Пусть терпит, пусть вздыхает. Но поведение Путкамера заставляло настораживаться. Не слишком ли он большая фигура для зубов гестаповца? Сумеет ли Земельбауэр проглотить его? Пока что нас игнорировали, и делали это самым бесцеремонным образом.

Наконец дверь легонько скрипнула, и в комнату вошел статный, седоволосый, отличной выправки подполковник.

Это был, без сомнения, фон Путкамер. В нем чувствовалась породистость: крупная удлиненная голова, волосы, зачесанные назад, хрящеватый нос с горбинкой, тяжелый подбородок, тонкие, строго подобранные губы и злой взгляд острых, широко поставленных глаз. Этакий нордический варвар!

Не скажу, чтобы я залюбовался им. Но внешность его производила какое-то подавляющее впечатление. Я заметил растерянность на лице Земельбауэра, хотя сидел он, по своему обычаю, нахохлившись, торжественно подняв голову.

Подполковник не взглянул на нас. Строго рассчитанным шагом он прошел мимо и скрылся за дверью.

И странно, я с чувством неясной тревоги подумал почему-то, что из нашей затеи может ничего не получиться.

Лейтенант выскочил из-за стола и последовал за Путкамером.

– Чистокровное животное! – бросил с презрением Земельбауэр.

– Он знал, что мы придем? – поинтересовался я.

– Конечно. Я звонил ему. Ну ничего, сейчас он запляшет!

В душе я сомневался в магической силе гестаповца, Вряд ли он сумеет заставить Путкамера плясать. Но в то же время я не терял надежды, что подполковник, пожалуй, сдастся. Письма в наших руках, и это равносильно смертному приговору, вынесенному негласно фон Путкамеру. Будет торжествовать простая и, выражаясь образно, железная логика, которой подчинено все, начиная от самого сложного до самого элементарного. Путкамер, безусловно, сложная штука. Но и он, при всей его очаровательной внешности, при всей его гордости, подвластен законам логики.

Снова появился лейтенант. Он широко распахнул дверь и жестом пригласил войти.

Земельбауэр первым переступил порог, выбросил вперед руку и крикнул:

– Хайль!

Хозяин ответил ему наклоном головы. Он стоял у самого стола, прямой, с чуть расставленными и как бы вросшими в пол ногами.

Нет, прием мне явно не нравился. Подполковник расценивал нас в плане обычных мелких посетителей, вернее, даже просителей, которых выслушивают стоя. Черт возьми! Инициатива не в наших руках! Надо повернуть ход дела круто, на сто восемьдесят градусов, заставить Путкамера почувствовать нашу силу.

По-моему, это понял и Земельбауэр. Не выдерживая паузы, он заговорил:

– Я решил сам приехать к вам. Дело касается лично вас, оберстлейтенант.

Вашего благополучия, так сказать.

– Очень признателен. Слишком много чести, – с холодной вежливостью, четко выверенным голосом произнес фон Путкамер.

Он не подал нам руки, не пригласил сесть и продолжал стоять сам.

Откуда-то справа лились звуки тихой приятной мелодии. Я скосил глаза и увидел огромный «Телефункен» на высоконогом черном столике. Начинать решительный разговор стоя – этого я не представлял себе. Земельбауэр, видимо, тоже. Лицо его меняло окраску. Он упорно вертел пуговку мундира и все же начал:

– Дело в том, господин оберстлейтенант, что в мои руки попали ваши письма. – И он смолк, с ядовитой улыбкой разглядывая Путкамера.

Земельбауэр определенно рассчитывал, что его слова повергнут абверовца в трепет, но этого не случилось. Невозмутимый Путкамер смотрел на гестаповца не мигая, плотно сжав губы и как бы думая о своем.

Я был озадачен не меньше Земельбауэра. Что же это, в конце концов?

Главный козырь бросили, а подполковник не сражен. Да что там сражен – он даже не чувствует удара. Или это психологическая атака против нас, парирование спокойствием попытки сбить его с позиций? Посмотрим! Посмотрим, насколько хватит у него выдержки, насколько крепки нервы у господина фон Путкамера.

Земельбауэр решил сделать последнюю попытку.